Князь Курбский Андрей Михайлович - известный русский политический деятель, полководец, писатель и переводчик, ближайший сподвижник царя Ивана IV Грозного. В 1564 году, во время Ливонской войны, бежал от возможной опалы в Польшу, где и был принят на службу к королю Сигизмунду II Августу. Впоследствии воевал против Московии.

Родовое древо

Князь Ростислав Смоленский был внуком самого Владимира Мономаха и являлся родоначальником двух именитых семейств - Смоленских и Вяземских. Первое из них имело несколько ветвей, одной из которых и был род Курбских, княживших с XIII века в Ярославле. Согласно легенде, эта фамилия произошла от главного селения под названием Курбы. Данный удел достался Якову Ивановичу. Об этом человеке известно лишь то, что он погиб в 1455 году на Арском поле, храбро сражаясь с казанцами. После его кончины удел перешел во владение к его брату Семену, который служил у великого князя Василия.

В свою очередь тот имел двух сыновей - Дмитрия и Федора, состоявших на службе у князя Ивана III. Последний из них был нижегородским воеводой. Его сыновья были храбрыми воинами, но дети были лишь у одного Михаила, носившего прозвище Карамыш. Вместе с братом Романом он погиб в 1506 году в боях под Казанью. Семен Федорович также воевал против казанцев и литовцев. Он был боярином при Василии III и выступил с резким осуждением решения князя постричь в монахини жену Соломию.

Одного из сыновей Карамыша, Михаила, часто назначали на различные командные должности во время походов. Последней в его жизни оказалась военная кампания 1545 года против Литвы. После себя он оставил двух сыновей - Андрея и Ивана, впоследствии с успехом продолживших семейные воинские традиции. Иван Михайлович при был тяжело ранен, однако не покинул поля боя и продолжал сражаться. Надо сказать, что многочисленные ранения сильно подкосили его здоровье, и спустя год он скончался.

Интересен тот факт, что сколько бы историков ни писало об Иване IV, они обязательно вспомнят и об Андрее Михайловиче - пожалуй, самом известном представителе своего рода и ближайшем соратнике царя. До сих пор исследователи спорят о том, кто же на самом деле князь Курбский: друг или враг Ивана Грозного?

Биография

Никаких сведений о его детских годах не сохранилось, да и дату рождения Андрея Михайловича никто бы точно не смог определить, если бы он сам в одном из своих трудов вскользь не упомянул об этом. А родился он осенью 1528 года. Не удивительно, что впервые князь Курбский, биография которого была связана с частыми военными походами, в документах упоминается в связи с очередной кампанией 1549 года. В армии царя Ивана IV он имел чин стольника.

Ему не исполнилось еще и 21 года, когда он принял участие в походе на Казань. Возможно, Курбский сумел сразу же прославиться своими ратными подвигами на полях сражений, потому что уже через год государь сделал его воеводой и направил в Пронск для защиты юго-восточных рубежей страны. Вскоре, как награду то ли за воинские заслуги, то ли за обещание прибыть по первому зову со своим отрядом воинов, Иван Грозный пожаловал Андрею Михайловичу земли, расположенные неподалеку от Москвы.

Первые победы

Известно, что казанские татары, начиная со времен правления Ивана III, довольно часто совершали набеги на русские поселения. И это несмотря на то, что Казань формально находилась в зависимости от московских князей. В 1552 году русское войско снова было созвано для очередной битвы с непокорными казанцами. Примерно в это же время на юге державы появилась и армия крымского хана. Вражеское войско вплотную подошло к Туле и осадило ее. Царь Иван Грозный решил остаться с основными силами близ Коломны, а на выручку осажденному городу послать 15-тысячную армию, которой командовали Щенятев и Андрей Курбский.

Русские войска своим неожиданным появлением застали хана врасплох, поэтому ему пришлось отступить. Однако под Тулой еще оставался значительный отряд крымцев, нещадно грабивший окрестности города, не подозревая, что основные войска хана ушли в степь. Тут же Андрей Михайлович решил напасть на неприятеля, хотя у него и было вдвое меньше ратников. Согласно сохранившимся документам, этот бой длился полтора часа, и князь Курбский вышел из него победителем.

Итогом этой битвы стала большая потеря вражеских войск: из 30-тысячного отряда половина погибла в ходе сражения, а остальные либо взяты в плен, либо утонули во время переправы через Шиворонь. Сам Курбский сражался наравне со своими подчиненными, в результате чего получил несколько ранений. Однако уже через неделю снова встал в строй и даже отправился в поход. На этот раз его путь пролегал через рязанские земли. Перед ним стояла задача - прикрывать основные силы от внезапных нападений степняков.

Осада Казани

Осенью 1552 года русские войска подошли к Казани. Щенятев и Курбский были назначены командирами полка Правой руки. Их отряды расположились за рекой Казанкой. Эта местность оказалась незащищенной, поэтому полк понес большие потери в результате стрельбы, открытой по ним из города. Кроме того, русским воинам приходилось отбивать атаки черемисов, часто заходивших с тыла.

Второго сентября начался штурм Казани, во время которого князь Курбский со своими ратниками должен был стоять на Елбугиных воротах, чтобы осажденные не смогли бежать из города. Многочисленные попытки вражеских войск пробиться через охраняемый участок были в основном отражены. Лишь небольшой части неприятельских солдат удалось вырваться из крепости. Андрей Михайлович со своими воинами бросился в погоню. Он отважно дрался, и только тяжелое ранение заставило его, наконец, покинуть поле боя.

Через два года Курбский опять отправился в казанские земли, на этот раз для усмирения бунтовщиков. Надо сказать, поход оказался очень сложным, так как войскам приходилось пробираться по бездорожью и воевать в лесистой местности, однако с поставленной задачей князь справился, после чего вернулся в столицу с победой. Именно за подвиг Иван Грозный и произвел его в боярина.

В это время князь Курбский входит в число самых приближенных к царю Ивану IV людей. Постепенно он сблизился с Адашевым и Сильвестром, представителями партии реформаторов, а также стал одним из государевых советников, войдя в Избранную раду. В 1556 году он принял участие в новой военной кампании против черемисов и опять вернулся из похода победителем. Сначала он был назначен воеводой в полк Левой руки, который дислоцировался в Калуге, а чуть позже принял под свое командование полк Правой руки, находившийся в Кашире.

Война с Ливонией

Именно это обстоятельство заставило Андрея Михайловича снова вернуться в боевой строй. Сначала его назначили командовать Сторожевым, а чуть позже и Передовым полком, с которым он принял участие во взятии Юрьева и Нейгауза. Весной 1559 года он возвращается в Москву, где вскоре принимают решение направить его на службу к южной границе государства.

Победоносная война с Ливонией длилась недолго. Когда неудачи начали сыпаться одна за другой, царь вызвал к себе Курбского и поставил его начальником над всей армией, сражающейся в Ливонии. Надо сказать, что новый командующий сразу же начал действовать решительно. Не дождавшись основных сил, он первым атаковал неприятельский отряд, находившийся неподалеку от Вейсенштейна, и одержал убедительную победу.

Недолго думая, князь Курбский принимает новое решение - сразиться с неприятельскими войсками, которые лично возглавлял сам магистр знаменитого Ливонского ордена. Русские отряды обошли противника с тыла и, несмотря на ночное время, атаковали его. Вскоре перестрелка с ливонцами переросла в рукопашную схватку. И здесь победа была за Курбским. После десятидневной передышки русские войска двинулись дальше.

Дойдя до Феллина, князь распорядился сжечь его предместья, а затем и начать осаду города. В этом бою в плен был захвачен ландмаршал ордена Ф. Шаль фон Белль, спешивший на помощь к осажденным. Его немедля отправили в Москву с сопроводительным письмом от Курбского. В нем Андрей Михайлович просил не убивать ландмаршала, так как считал его человеком умным, отважным и мужественным. Такое послание говорит о том, что русский князь был благородным воином, который не только умел хорошо сражаться, но и с большим уважением относился к достойным противникам. Однако, несмотря на это, Иван Грозный все же казнил ливонца. Да это и не удивительно, так как примерно в это же время правительство Адашева и Сильвестра было устранено, а сами советники, их сподвижники и друзья - казнены.

Поражение

Андрей Михайлович взял замок Феллин за три недели, после чего отправился к Витебску, а затем и к Невелю. Здесь удача отвернулась от него, и он потерпел поражение. Однако царская переписка с князем Курбским свидетельствует о том, что Иван IV и не собирался обвинять его в измене. Не гневался на него царь и за безуспешную попытку захватить город Гельмет. Дело в том, что если бы данному событию придавалась большая важность, то об этом было бы сказано в одном из писем.

Тем не менее именно тогда князь впервые задумался о том, что же будет с ним, когда царь узнает о постигших его неудачах. Хорошо зная крутой нрав правителя, он прекрасно понимал: если будет побеждать врагов, ему ничего не грозит, но в случае поражения он может быстро впасть в немилость и оказаться на плахе. Хотя, по правде говоря, кроме сострадания опальным, его не в чем было обвинить.

Судя по тому, что после поражения под Невелем Иван IV назначил Андрея Михайловича воеводой в Юрьев, царь не собирался его наказывать. Однако же князь Курбский от царского гнева бежал в Польшу, так как чувствовал, что рано или поздно ярость государя обрушится и на его голову. Король высоко ценил ратные подвиги князя, поэтому и позвал его как-то к себе на службу, суля ему хороший прием и роскошную жизнь.

Бегство

Курбский все чаще стал задумываться над предложением пока в конце апреля 1564 года не решился тайно бежать в Вольмар. Вместе с ним отправились его приверженцы и даже слуги. Сигизмунд II принял их хорошо, а самого князя наградил поместьями с правом наследственной собственности.

Узнав о том, что князь Курбский от царского гнева бежал, Иван Грозный всю свою ярость обрушил на оставшихся здесь родственников Андрея Михайловича. Всех их постигла тяжелая участь. В оправдание своей жестокости он обвинил Курбского в измене, нарушении крестного целования, а также в похищении у него жены Анастасии и в желании царствовать самому в Ярославле. Иван IV смог доказать только первых два факта, остальные же он явно выдумал для того, чтобы оправдать свои действия в глазах литовских и польских вельмож.

Жизнь в эмиграции

Поступив на службу к королю Сигизмунду II, Курбский почти сразу же стал занимать высокие военные должности. Не прошло и полгода, как он уже воевал против Московии. С литовскими войсками он участвовал в походе на Великие Луки и защищал Волынь от татар. В 1576 году Андрей Михайлович командовал многочисленным отрядом, который входил в состав войск великого князя воевавшего с русской ратью под Полоцком.

В Польше Курбский почти все время проживал в Миляновичах, что под Ковелем. Управление своими землями он поручил доверенным лицам. В свободное от военных походов время он занимался научными изысканиями, отдавая предпочтение трудам по математике, астрономии, философии и богословию, а также изучая греческий и латинский языки.

Известен тот факт, что беглый князь Курбский и Иван Грозный вели переписку. Первое письмо было отправлено царю в 1564 году. Доставил его в Москву верный слуга Андрея Михайловича Василий Шибанов, которого впоследствии подвергли пыткам и казнили. В своих посланиях князь выражал свое глубокое возмущение теми несправедливыми гонениями, а также многочисленными казнями ни в чем ни повинных людей, служивших государю верой и правдой. В свою очередь Иван IV отстаивал абсолютное право по собственному усмотрению миловать или казнить любого из своих подданных.

Переписка между двумя оппонентами длилась в течение 15 лет и завершилась в 1579 году. Сами письма, широко известный памфлет под названием «История о великом князе Московском» и остальные произведения Курбского написаны грамотным литературным языком. Кроме того, они содержат весьма ценные сведения об эпохе царствования одного из самых жестоких правителей в истории России.

Уже живя в Польше, князь женился во второй раз. В 1571 году он взял в жены богатую вдову Козинскую. Однако этот брак просуществовал недолго и завершился разводом. В третий раз Курбский женился уже на небогатой женщине по фамилии Семашко. От этого союза у князя родились сын и дочь.

Незадолго до своей смерти князь принял участие еще в одном походе против Москвы под предводительством Но на этот раз воевать ему не пришлось - дойдя почти что до границы с Россией, он тяжело заболел и вынужден был повернуть назад. Умер Андрей Михайлович в 1583 году. Его похоронили на территории монастыря, расположенного под Ковелем.

Всю свою жизнь он был пылким сторонником православия. Гордый, суровый и непримиримый характер Курбского в значительной степени поспособствовал тому, что у него появилось множество врагов среди литовской и польской знати. Он постоянно ссорился с соседями и часто захватывал их земли, а королевских посланцев покрывал русской бранью.

Вскоре после смерти Андрея Курбского скончался и его поверенный князь Константин Острожский. С этого момента польское правительство стало понемногу отбирать владения у его вдовы и сына, пока, наконец, не забрало и Ковель. Судебные заседания по этому поводу длились несколько лет. В результате его сыну Дмитрию удалось возвратить часть утраченных земель, после чего он принял католичество.

Мнения о нем как о политическом деятеле и человеке часто бывают диаметрально противоположными. Некоторые считают его закоренелым консерватором с крайне узким и ограниченным кругозором, который во всем поддерживал бояр и противился царскому единовластию. Кроме того, его бегство в Польшу расценивают как некую расчетливость, связанную с большими житейскими выгодами, которые пообещал ему король Сигизмунд Август. Андрей Курбский подозревается даже в неискренности своих суждений, изложенных им в многочисленных трудах, которые были всецело направлены на поддержание православия.

Многие историки склонны думать, что князь все-таки был человеком чрезвычайно умным и образованным, а также искренним и честным, всегда выступавшим на стороне добра и справедливости. За такие черты характера его стали называть «первым русским диссидентом». Поскольку причины разногласия между ним и Иваном Грозным, а также сами сказания князя Курбского до конца не изучены, полемика по поводу личности этого известного политического деятеля того времени будет длиться еще долго.

Свое мнение по этому вопросу высказывал и небезызвестный польский геральдик и историк Симон Окольский, живший в XVII веке. Его характеристика князя Курбского сводилась к следующему: это был по-настоящему великий человек, и не только потому, что состоял в родстве с царским домом и занимал высшие военные и государственные должности, но и из-за доблести, так как он одержал несколько значимых побед. Кроме того, историк писал о князе как о поистине счастливом человеке. Судите сами: его, изгнанника и беглого боярина, с необыкновенными почестями принял к себе польский король Сигизмунд II Август.

До сих пор причины бегства и измена князя Курбского у исследователей вызывают живой интерес, так как личность этого человека неоднозначна и многогранна. Лишним доказательством тому, что Андрей Михайлович обладал недюжинным умом, может служить и тот факт, что, будучи уже немолодым, он сумел выучить латинский язык, которого до этой поры не знал вовсе.

В первом томе книги под названием Orbis Poloni, которая была издана в 1641 году в Кракове, все тот же Симон Окольский разместил герб князей Курбских (в польском варианте - Крупских) и дал ему объяснение. Он считал, что этот геральдический знак русский по своему происхождению. Стоит отметить, что в Средние века образ льва можно было часто встретить на гербах знати в разных государствах. В древнерусской же геральдике это животное считалось символом благородства, мужества, нравственных и воинских доблестей. Поэтому не удивительно, что именно лев был изображен на княжеском гербе Курбских.

Высказывание К. Д. Кавелина об опричнине («учреждение, оклеветанное современниками и непонятное потомству»), пожалуй, в еще большей степени применимо к Избранной раде. И в самом деле, трудно найти другой исторический пример, когда бы правительство страны, замыслившее и во многом осуществившее столько необходимых преобразований, подверглось бы столь ожесточенным нападкам современников, а затем и вторящих им историков. Многие исследователи вообще в той или иной форме отрицают существование политического института, который заслуживал бы самостоятельного наименования, предложенного для него Курбским, - Избранная рада.

В литературе об Избранной раде сложилась своеобразная историографическая ситуация. Обычно историки сетуют на противоречивый характер источников, мешающий изучению эпохи Грозного. В данном случае источники, которым «полагалось бы» противоречить друг другу ввиду крайнего расхождения во взглядах и непримиримой враждебности их авторов - Грозного и Курбского, выступают единодушно. Противоречия (которых в источниках на этот раз нет) историки вносят сами.

Утверждение о всевластии Адашева, Сильвестра и их сторонников первым высказал царь. Оно содержится в его ответе Курбскому 1564 г. Не кто иной, как Грозный, говорит о «злобесном совете», который «вся строения и утверждения по своей воле и своих советников творяще». Неоднократно подчеркивая всесилие этого совета, утверждая, что его вожди вышли в государстве «на первый чин», Грозный при этом никогда не отождествляет его со своим официальным, лучше сказать традиционным, «синклитом», т. е. с Боярской думой или даже с Ближней думой.

Единодушие свидетельств Грозного и Курбского о большом политическом и государственном значении правления Сильвестра, Адашева и их сторонников на определенном этапе истории царствования Ивана IV объясняется тем, что в их полемике противостояли друг другу не сами факты прошлого, а их истолкование. Каждый из полемистов выстраивал свою концепцию «добра» и «зла». Грозный доказывал, что всесилие тогдашних правителей было злом для государства, узурпацией власти царя и что, следовательно, изгнание их было благом. Курбский живописал время правления Избранной рады как золотой век, сменившийся тиранией царя Ивана, разогнавшего и погубившего своих добрых и мудрых советников.

Присмотримся внимательно к тому, что пишет об Избранной раде Курбский. В его изображении Адашев и Сильвестр «собирают к нему (царю. - Д. А. ) советников, мужей разумных и свершенных в военных и земских вещах ко всему искусных, и еще ему их приязнь и дружбу усвояют, яко без их совету ничесоже устроити или мыслити».

Надо признать, что объективные результаты, достигнутые с помощью этих искусных, по мнению Курбского, и дурных, по мнению Грозного, советников в конце 40-50-х гг., явно говорят в их пользу.

Далее у Курбского читаем: «И к тому воевод искусных храбрых мужей супротив врагов избирают, и стратилатские чины устрояют, яко над ездными, так и над пешими; и аще кто явится мужественным в битвах и окровавит руку в крови вражий, сего дарованьми почитано, яко движными вещами, так и недвижными. Некоторые же от них искуснейшие, того ради и на высшие степени возводились». Здесь Курбский ставит в заслугу «мудрым советникам» Ивана IV 50-х гг. не что иное, как выполнение ими одного из важнейших пунктов программы публициста Ивана Пересветова, с которой последний в 1549 г., более чем за двадцать лет до написания Курбским своей «Истории», обращался к тем, кому тогда еще предстояло строить новое, сильное Русское государство: «Который воинник лют будет против недруга государева играти смертною игрою и крепко будет за веру христианскую стояти, ино таковым воинником имена возвышати, и сердца им веселити, и жалованья им из казны своея государевы прибавливати; и иным воинником сердца возвращати, и к себе их близко припущати».

Можно выстроить немало предположений о том, почему Курбский в конце 70-х гг. заговорил «не своим голосом», почему он восхваляет дворянских реформаторов. Одно из них высказал известный исследователь истории этого периода С. О. Шмидт: время Пересветова, Адашева, Сильвестра по сравнению с временами опричного террора, с временами Малюты Скуратова, Басмановых, Грязновых, а затем и всех прочих опричных подручников царя Ивана казалось Курбскому золотым веком.

Кроме того, выступление в защиту Избранной рады и одновременно в защиту бояр и воевод было более выгодной позицией в полемике с Грозным, чем, скажем, защита узкокастовых интересов одной лишь аристократии. В последнем случае Курбский не мог бы рассчитывать на одобрение ни русского служилого люда, ни польской шляхты, т. е. тех, кто мог стать реальной силой в борьбе против самовластия московского царя. Факт тот, что он выступает здесь не как «идеолог боярства» (хотя и был им и выступал именно в этом качестве в своей первой «епистолии»), а от «всей земли», т. е. от имени всего класса феодалов.

Характеристика, данная Курбским правительству конца 40-50-х гг., в основном соответствует действительности. У Курбского нет причин искажать в данном пункте прошлое. Этого нельзя сказать об Иване Грозном, имевшем веские причины, для того чтобы вымазать дегтем своих бывших соратников. Царю нужно было оправдать тот крутой поворот, который он совершил в начале 60-х гг. от политики Избранной рады к политике опричнины.

Отсюда следует, что для выработки объективного взгляда на деятельность правительства конца 40- 50-х гг. необходимо освободить изучение Избранной рады от влияния ее первого историка - царя Ивана Грозного.

Первое, что надлежит сделать в этом направлении - выяснить, правомерно ли царь отнес Курбского к числу лиц, определявших политику государства в конце 40-х и в 50-х гг. Изучавший этот вопрос И. И. Смирнов пишет: «Действительно, то, что сохранилось о деятельности Курбского в источниках, скорее говорит о нем как о видном военачальнике-воеводе, чем как об одном из политических руководителей государства».

Данных о том, что в период «всевластия» Адашева и Сильвестра Курбский входил в число их друзей, соратников или хотя бы сторонников, что он участвовал в подготовке и проведении реформ конца 40-50-х гг. или хотя бы брался в те годы за перо публициста, с тем чтобы поддержать благие дела, которые стал воспевать после гибели Адашева и Сильвестра, не существует. Курбский не фигурирует ни среди «ближних» царя, ни в «кружках» Сильвестра и Адашева. Не замечен он источниками ни в каких течениях и борениях внутри Боярской думы, в которую вошел в 1556 г. Он не утратил доверия царя после падения Избранной рады и удаления Адашева и Сильвестра в 1560 г. Нет его среди бояр, выбывших в 1560–1564 гг. из Боярской думы по обвинению в единомыслии с Адашевым и Сильвестром. В 1560 г., когда происходил собор, осудивший Адашева и Сильвестра, знаменитый и заслуженный воевода, боярин князь Курбский ни в какой форме не возвысил голоса в их защиту. Страстный протест против их заглазного осуждения он выразил полтора десятилетия спустя в своих публицистических сочинениях.

Курбский, как видно из многих мест его писем и сочинений, числит себя во второй группе указанных чинов, окружавших царя, а именно среди «крепких стратигов и стратилатов», которым предпочли нынешних «воеводишек». Мы знаем, что Курбский не стеснялся напоминать о своих заслугах. Но говорит он всегда лишь о своих воинских трудах и подвигах. Словом, в «избранном совете», в «мудрейшей раде», среди «избранных и преподобных мужей» Курбский себя не видит. Все это определенно наводит на мысль, что рьяным «согласником» Адашева и Сильвестра князь стал задним числом, когда он - бывший боярин - сам оказался таким же опальным, как бывшие худородные временщики.

Неосновательное причисление Курбского к Избранной раде способствовало созданию искаженного представления о ней. Оно повлекло за собой выводы о ее пробоярской ориентации.

Оба полемиста - Иван Грозный и Курбский наделяют «совет», о котором у них идет речь, - Избранную раду функциями директории, фактического правительства. Поэтому точнее всего, на наш взгляд, Избранную раду правительством и называть. Это тем более верно, что в отличие от органа совещательного и законодательного - Боярской думы, Избранная рада была органом, который осуществлял непосредственную исполнительную власть, формировал новый приказный аппарат и руководил этим аппаратом.

Царь входил в правительство, фактически управлявшее страной в конце 40-50-х гг., и был удостоен в нем «честью председания» (по его утверждениям, лишь номинального). Он участвовал в его работе вместе со своими «друзьями и сотрудниками» Сильвестром и Адашевым. Это важнейшее обстоятельство придавало Избранной раде характер управляющей инстанции. На реформах фактического правительства здесь следует остановиться для того, чтобы лучше представить себе, на смену какому направлению развития складывавшегося в тот период русского централизованного государства пришло самодержавие. Без этого невозможно оценить «градус» того политического поворота, которым было введение царской опричнины, и, следовательно, масштаб самой опричнины как социально-политического явления, как решительного поворотного момента в истории страны.

Формула - «выражали интересы (или чаяния) широкой дворянской массы и верхушки городского посада» - стала популярным общим определением той социально-политической позиции, которую отстаивали Адашев и Сильвестр.

Те, что выступают от имени «обделенных» - в данном случае от лица служилой массы и верхов посада против традиционных верхов - «вельмож», «богатых» и «брюхатых», по сути выступают от имени всего народа, всего государства. Злоупотребления высшей касты касаются действительно всего и вся. Поэтому борьба, которую ведут «нижние» эксплуататоры с «верхними», и в самом деле имеет поддержку низов, охотно выступающих протии высших, «главных» эксплуататоров.

Объективным выражением общих интересов этого «союза коня и всадника» является неизменное требование таких деятелей, как Адашев и Сильвестр, заменить правопорядок древний, децентрализующий новым правопорядком - централизующим требование создать государство на единой правовой основе. Именно эту тенденцию и выражает на все лады повторяемый призыв, обращенный к царю, - ввести «закон и правду».

Начиная с 1549 г. правительство обрушивает на прежний удельно-феодальный порядок, царивший в стране, целую лавину новых установлений.

Первой по времени реформой нового правительства был приговор от 28 февраля 1549 г. «Во всех городах Московьския земли наместником детей боярских не судити ни в чем, оприч душегубства и татьбы и розбоя с поличным». Сразу же «во вся городы детем боярским» были посланы соответственные «жаловальные грамоты».

Эту реформу многие историки считают исключительно продворянской - началом постепенного оформления сословных привилегий дворянства. Однако дело здесь, на наш взгляд, обстоит сложнее. Нельзя не учитывать, что служилые люди на местах были данным приговором освобождены от наместнического суда по всякого рода мелким делам, но для них сохранялась подсудность наместникам по наиболее серьезным делам - татьба, убийство и разбой. Мера вполне понятная, если учесть, что именно служилые люди, годами не получавшие жалованья, неустроенные земельно (серьезные улучшения их положения были еще впереди), составляли шайки вооруженных грабителей, нападали на вотчины богатых феодалов и «торговых мужиков», терроризировали население грабежами и разбоями. Прекратить хозяйничание по уездам и волостям отрядов вооруженных разбойничьих шаек из провинциальных дворян было в момент становления централизованного государства первоочередной мерой, реально облегчавшей положение всех категорий населения, защищавшей жизнь и имущество как богатых, так и «всех христиан».

Если так посмотреть на приговор от 28 февраля 1549 г., то новым смыслом наполнится свидетельство И. С. Пересветова о «хороших порядках», якобы введенных в своей стране мудрым философом Магметом-салтаном: «А воинников своих велел судити с великою грозою смертного казнию…»; «…а станется татьба в войске или разбой, или что иное… ино на такия лихия люди, тати и разбойники, обыск царев живет накрепко…»; «…а который десятцкой утаит лихово человека во своем десятку, ино десятник тот с лихим человеком казнен будет смертною казнию для того, чтобы лиха не множилося…».

Как видим, друг и защитник воинников И. Пересветов расхваливает жесточайшие меры против татей и разбойников из их числа. Нет причин полагать, что этот мотив присутствует у него случайно. Другое дело, что мера, подчеркивавшая неослабность действия прежней карательной системы в отношении служилых людей, подавалась в духе времени в качестве льготы и особой милости. Одним из первых решений правительства, которое была вынуждена утвердить Боярская дума, явился указ о местничестве 1549 г. Вскоре, в 1550 г., он был дополнен более подробным указом.

В Официальной разрядной книге московских государей находим уникальную по своей полноте и достоверности картину местнических споров и приговоров XVI в. Благодаря этому мы можем составить себе представление о тех реальных последствиях, которые имели указы 1549–1550 гг. Произошло явное «огосударствление» местничества. Назначение на службу стало государственной обязанностью. Неисполнение ее влекло наказание, иногда очень суровое. Арбитром в решении местнического спора стал глава государства, который для подготовки своего, решения мог создать думскую комиссию. Служебное начало при назначении на должность было поставлено выше родового.

Укрепление нового государства (монархии) требовало решительной замены хищнического аппарата власти на местах, сложившегося при боярском правлении. В порядок дня встало создание аппарата чиновников государства, деятельность которых исключала бы злоупотребления в отношении казны и произвол в отношении подданных со стороны практически бесконтрольных наместников.

В служебнике второй половины XVI в. сохранилась молитва, которая рекомендовалась как образец покаяния для дурных наместников. В ней явно присутствуют элементы столь принятого при Грозном сатирического разоблачения «сильных» и «брюхатых» хищников и мздоимцев: «Съгреших пред богом и по бозе пред государем пред великим князем - русским царем. Заповеданная мне им нигде же его слова права не сотворих, но и все иреступих и солгах и не исправих. Волости и грады держах от государя и суд не право, по мзде и но посулу. Праваго и вени доснех, а виноватого правым доспех. А государю суд неправо сказах - все по мзде и по посулу. Невинных на казнь и на смерть выдах, а все по мзде и по посулу. Ох мне, грешному! О горе мне, грешному! Како мене земля не пожрет за моя окаянные грехи преступившему заповид божию и закон, и суд божей, и от государя своего заповеданное слово. И богатьства насильством, и кривым судом, и неправдою стяжах и преобретох. Отче, прости мя - съгреших, аще буду и свою челядь насильством и неправдою казних и наготою, и гладом, и босотою озлобих. И в том, отче, прости мя согреших и сотворих в спя, или в лихом ядении, или во пьянстве врагом зле прельщаем, падая в блюд и во прелюбодейство, и в клятвы во свады, и во игры злыи во свары, и во преступления клятвы…». Наиболее эффективной формой создания исполнительного аппарата явилось избрание на местах самими подданными чиновников для несения государственных, «казенных» функций. Выбранные в городах и волостях целовальники и старосты становились «чиноначальными» людьми государства. Выборность и сменяемость этих лиц ставила их деятельность в пользу государства и контролируемую государством также и под контроль подданных.

Создавая таким способом широкую, разветвленную систему служащих ей чиновников, центральная власть избавляла себя от недовольства подданных за их злоупотребления.

Реформы, проводимые в этой области, больше, чем что-либо другое, помогали создать впечатление, что власть является защитником интересов «всей земли», что царь и его советники устанавливают «суд и правду» для всех, «кто ни буди».

Но дело, разумеется, не только в тех или иных впечатлениях и представлениях. Система выборности местных властей, реально сокращавшая масштаб злоупотреблений и произвола, реально увеличивавшая доходы казны и реально улучшавшая правопорядок, была решительным шагом в направлении ликвидации пережитков удельно-феодальной эпохи. Замена многочисленных наместников и кормленщиков - местных «царьков» прямыми связями между государством и его населением через органы местного самоуправления превращала жителей бывших уделов в подданных государства, подчиненных его законам.

Требование всеобщего подчинения единому закону оборачивалось требованиями к самому закону. Законность как установление против произвола не имела бы никакого смысла, если бы в ее установлении царил произвол. Тем самым система реформ, предпринятых фактическим правительством в конце 40-х и 50-х гг. по самой своей сути была изначально связана с идеей ограничения царской власти «мудрым советом» - той или иной формой представительства, выражающим в отличие от кастовой Боярской думы преимущественно интересы служилой массы и верхов посада.

Важнейшие законодательные меры фактического правительства, охватывающие предельно широкий круг вопросов общественного устройства, - новый Судебник 1550 г. и учреждение повсеместно выборных земских властей - были связаны между собой неразрывно. «В древней России управление и суд всегда шли рука об руку», - замечает известный исследователь русского права Ф. М. Дмитриев. Земское устроение явилось условием для проведения в жизнь судебной реформы, как бы второй ее стороной. Следует обратить внимание на то, что сами суды по существу становились сословно-представительными учреждениями при назначенном государством наместнике. Тем самым суд становился прообразом взаимоотношений государственной власти в целом с выборными от сословии. Логическим завершением этой системы явилось бы создание (конституирование) сословно-представительного учреждения от «всей земли» также и при верховной власти. До решения о создании постоянных верховных сословно-представительных учреждений дело не дошло. Это, однако, не умаляет того факта, что введение «праведного», т. е. справедливого, суда, контролируемого «лутшими людьми» из данного сословия на местах, было шагом в направлении создания со-словно-представительной государственной системы.

Судебник 1550 г. в категорической форме требовал участия «судных мужей» - присяжных заседателей - при каждом судебном разбирательстве, проводимом судьей, назначенным государством, - наместником или его подчинённым.

Судебник ставил наместников под прямой и жесткий контроль со стороны местных земских властей - городовых приказчиков как представителей уездного дворянства, а также дворских старост и целовальников как представителей посадских людей и крестьян. Именно все эти лица выступают в статье как защитники интересов местного населения.

Выборным от сословий вменялось, к частности, в обязанность следить, чтобы представители властей не брали «посулы» - взятки от одной из тяжущихся сторон. В целях исключения произвола наместников в истолковании характера судебного спора и приговора суда в Судебнике в качестве обязательного требования выставлялось протоколирование заседания в двух экземплярах, один из которых оставался у выборных присяжных «спору для».

«Судные мужи» - выборные представители в наместничьем суде существовали уже и в XV в. Однако их участие в суде предоставлялось великим князем как пожалование, как привилегия. Ни всеобщего характера, ни серьезного значения прежние «судные мужи» не имели.

Глубина и значение судебных реформ фактического правительство конца 40-50-х гг. могут быть справедливо оценены при рассмотрении их в сравнительно-историческом плане. При таком подходе выясняется, что эти судебные установления своей последовательностью оказались выше всех попыток реформировать судебную систему и течение трех последующих столетий, попыток, предпринимавшихся, в частности, при Петре I и при Екатерине II. Судебную реформу 50-х гг. XVI в. можно назвать предшественницей судебной реформы 1864 г. Сопоставление этих двух столь отдаленных во времени реформ вполне основательно. Реформа 60-х гг. XIX в. появилась после падения крепостного права и не могла появиться раньше, чем оно пало. Реформа 50-х гг. XVI в. появилась до установления крепостничества, исключающего судебно-правовой порядок, при котором присяжные, избираемые крестьянами, играли бы столь значительную роль в судопроизводстве.

В обоих случаях предпринятая сверху демократизация правосудия пришла в решительное противоречие с самодержавным строем. Многие наиболее значительные судебные реформы 60-х гг. XIX в. были постепенно, но все же довольно скоро взяты царизмом назад. И в XVI в., как только самодержавие в 60-х гг. обрело свою сущность, стало самим собой не только по названию, а уже и по сути, земский строй и судебная реформа были обречены на гибель.

Естественно, что приравнивать ситуацию и судебные реформы середины XVI в. к ситуации и реформам 60-х гг. XIX в. так же неправомерно, как, скажем, сравнивать зародыш с развившейся из него взрослой особью. Однако столь же неправомерно было бы оценивать значение зародыша для дальнейшего развития особи лишь по его малому размеру. При всей неразвитости судебных установлений фактического правительства середины XVI в., неразработанности их с точки зрения юридической мысли нового времени, в сравнении, в частности, с судебной реформой XIX в., несмотря на сохранение в них таких пережитков средневекового права, как «поле» (т. е. поединок) в качестве судебного доказательства, необходимо все же признать их исключительно высокий уровень. «XVI столетие, столь замечательное в политическом отношении, составляет также эпоху и в истории русского права», - справедливо замечает Ф. М. Дмитриев. Не одно десятилетие понадобилось окрепшей самодержавной власти, чтобы отобрать у своих подданных тот «праведный суд», ту «правду», которые она дала им, когда еще только становилась на ноги.

Проведение земской реформы, введение единого законодательства не могло быть осуществлено при сохранении прежней системы феодальных иммунитетов, системы исключительных прав тех или иных светских и церковных феодалов, освобождавшей их от подчинения общим нормам закона, прежде всего от уплаты налогов. Поэтому статья 47 Судебника, утвержденная на Стоглавом соборе, сформулирована весьма энергично: «Тарханных» (т. е. освобождений от налогов - Д.А. ) вперед не давать никому, а старые тарханные грамоты поимати у всех».

Вокруг вопроса о тарханах и до и после Стоглавого собора происходила острая борьба. Однако сторонникам сохранения своих иммунитетных прав удавалось добиваться лишь самых незначительных послаблений общей политики государства, направленной на уничтожение феодального иммунитета.

Сущность земельной политики фактического правительства состояла в ограничении посягательств церковного и монастырского землевладения на земли светских феодалов, в том числе и детей боярских, т. е. служилого дворянства. Законодательство стремилось охранить от экспансии церковных феодалов также земли крестьянства.

Как и в ряде других важнейших направлений правительственной деятельности, переход к самодержавию и опричнине приведет к разрыву с политикой фактического правительства конца 40-50-х гг. и в сфере земельных отношений, к ликвидации политического компромисса, учитывавшего интересы крестьянства и посадских людей, в пользу которых после восстаний 1547–1549 гг. феодалам пришлось временно поступиться и своими «правами» на эксплуатацию.

Высшим проявлением политического компромисса феодальных верхов с верхами крестьянского и торгово-промышленного городского населения можно считать такой факт: феодальное государство пошло на то, чтобы отдать свою власть на местах «лутшим людям» волостей и городов. В 1555–1556 гг. в соответствии с указом об отмене кормлений отмена наместничьего управления и замена его выборной администрацией происходит по всей стране.

Исследователи заметили, что в районах вотчинно-поместного землевладения власть оказалась в руках дворянских выборных руководителей - губных старост. Это справедливо рассматривается как признак консолидации класса феодалов в борьбе за дальнейшее усиление эксплуатации крестьянства, за подчинение крестьянства власти дворян-помещиков. В этом смысле укрепление авторитета и силы губных старост на местах имело антинародный, антидемократический характер. Необходимо, однако, посмотреть на факт передачи власти на местах выборным от дворян и под другим углом. Со стороны центральной власти это был шаг в направлении отчуждения доли своей власти в пользу выборного дворянского самоуправления. Позднее самодержавие превратит губных старост в проводников своей опричной земельной политики на местах. Во второй половине XVII в., в пору окончательного укрепления абсолютизма, выборные губные старосты будут подчинены назначенным Москвой городовым воеводам. Тем самым будет ликвидирован последний элемент самоуправления, даже самоуправления дворянского. В рассматриваемый момент дворянское самоуправление было только еще учреждено и набирало силу. В дворцовых и вотчинных землях оно сосуществовало с органами крестьянского земского самоуправления, постепенно подчиняя их себе. В землях черносошных, где не было помещиков, не было и губных старост. Там самоуправление, вернее, всю местную власть передали выборным «от простого всенародства». Выборное самоуправление вводилось и для городских посадов, за исключением таких городов, как Москва, Новгород, Псков, Казань и пограничных городов-крепостей, где сохранились наместники-воеводы. Эти исключения указывают на тот предел, дальше которого правительство не решилось пойти в предоставлении городам выборного управления. Власть, в руках своего наместника, т. е. безраздельно в своих руках, государство оставляло на форпостах пограничной обороны, в незамиренном только что завоеванном крае (Казань) и в столице. Кроме того, воеводское управление сохранялось в Новгороде и Пскове, исконные вольности которых традиционно внушали Москве серьезные опасения.

Развитие северных областей в ходы правления фактического правительства представляет собой поразительную картину роста ремесла, торговли, мощного промыслового предпринимательства. Богатеи в Поморье - что подтверждено документально, - но, видимо, и во всей стране «купили» у феодального государства широкую судебно-административную автономию.

Историк Н. Е. Носов отметил, что первые торговые переговоры с Англией от имени Московского государства вели именно «торговые мужики» - двинские богатеи Фофан Макаров и Михаил Косицын. Именно они вместе вологжанином Осипом Непеем первыми отправились в качестве русских «гостей» в Англию в 1556 г. Эта внешнеполитическая акция целиком находилась в русле торгово-промышленной политики фактического правительства. Глава правительства Избранной рады А. Ф. Адашев обращал особое внимание на северные промышленные волости - Тотьму, Двину, Пермь. Он всячески защищал интересы зажиточных - торгово-промысловое население. Политику укрепления торгово-промысловых верхов энергично поддерживал Сильвестр - выходец из среды зажиточных посадских людей Новгорода.

Надо сказать, что характер реформ меняется в зависимости от времени их появления. Реформы, а тем более проекты реформ, принятые в годы, близкие к 1547-му, носят значительно более демократический характер, отражают интересы действительно «всей земли». В середине 50-х гг. правительство проводит целый комплекс реформ, направленных на «огосударствление» взаимоотношений между классом феодалов и центральной властью. Важнейшими из них являются приговоры о кормлениях и о службе.

Эти факты убедительно подтверждают мысль В. И. Ленина о том, что «классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской лежит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбу всех таких преобразований».

Кроме приговора о кормлениях правительство принимает в 1550 г. ряд других важнейших указов, регулирующих служебные обязанности землевладельцев. Устанавливается единая норма военной службы с земельных владений. В целях практического исполнения приговора о службе летом 1556 г. был проведен всеобщий смотр дворянского ополчения. Все феодалы-землевладельцы независимо от размера своих владений становились служилыми людьми государства. Даже вотчинная земля превратилась в государственное жалование за службу. Разумеется, княжеская латифундия не стала от этого по приносимым ею доходам равна малому владению мелкого помещика. Речь шла не об уравнении богатств, а об уравнении «сильных» и «богатых» со всеми служилыми людьми в служебной повинности перед государством, именно несмотря на их богатство, на их экономическую самостоятельность.

С середины 50-х гг., вскоре после проведения важнейших реформ фактического правительства, заработала мощная военная машина Московского государства. Через два года, в 1558 г., началась Ливонская война. Для ее ведения, а также для борьбы со степняками на юге и на востоке страны центральное правительство получило возможность постоянно держать под своими знаменами многие десятки тысяч вооруженных воинов, хорошо экипированных, снабженных лошадьми и продовольствием. Иван Грозный позднее отнял у Адашева заслугу создания могущественного русского войска централизованного подчинения. Он объявил рост и решительное улучшение действий вооруженных сил результатом удаления Адашева от власти: «Егда же Олексеева и ваша собацкая власть преста, тогда и тако царствия нашему и государствию во всем послушны учинишася, и множае троюдесять тысящь бранных исходит в помощь православию», - писал Грозный Курбскому в 1564 г. Разумеется, царь тенденциозно и неверно изображает действительную причинную связь фактов. Новое, многочисленное и хорошо организованное русское войско появилось не «по манию царя», освободившегося от мешавших ему советников. На это потребовались годы упорной работы правительства, для этого нужна была система мер, какими и были реформы середины 50-х гг. Снаряжение и содержание такого войска не было бы возможным, если бы оплата его землей и всякого рода «кормом» не была организована в широких общегосударственных масштабах.

Другое дело, что для последовательного проведения в жизнь перераспределения земель и неукоснительного выполнения большими и малыми феодалами служебных обязанностей перед государством политика «внутриклассового мира», проводившаяся правительством 50-х гг. и предопределявшаяся его компромиссным характером, была недостаточной. Для этого потребовалась «бескомпромиссная» рука самодержавия. Однако практическое начало «огосударствлению» отношений всего класса феодалов с центральной властью было положено реформами фактического правительства.

Вo всех установлениях фактического правительства налицо признаки компромисса. Князья и бояре были еще настолько сильны и экономически, и политически, что с ними приходилось считаться. В известной мере их традиционные права поддерживал и царь. Исконность и «честность» его собственного рода была одним из оснований для признания его царем, т. е. первым среди князей. Поэтому при определении глубины и значения реформ правительства компромисса следует отмечать не тот факт, что они сохраняют те или иные элементы старого, векового уклада - отменить целиком веками установленные обычаи и порядки не удавалось никому и никогда, - важно объективно осмыслить, насколько удалось их надломить и потеснить. Так, например, указы о местничестве решительно потеснили прежний вековой порядок. С этой точки зрения надо рассматривать и все другие реформы фактического правительства конца 40-50-х гг.

События более поздних лет уничтожили многие результаты этих реформ. Отчасти именно их недолговечность, отчасти же настойчивое очернение деятельности так называемой Избранной рады, начатое Иваном Грозным, привели к недооценке их глубины и масштаба!.

Некоторые историки полагают, что в период деятельности фактического правительства решался вопрос - по какому пути пойдет Россия: по пути усиления феодализма введением крепостничества или по пути буржуазного развития, пути, для того времени более прогрессивному, а главное, менее пагубному для крестьянства. На наш взгляд, такую постановку вопроса следует смягчить. Вопрос о том, по какому пути пойдет Россия, был предрешен определенным соотношением объективных факторов ее развития. В этом объективно-историческом смысле он не «решался». Но то, что реформы фактического правительства имели тенденцию направить развитие страны на иной путь, чем военно-феодальная диктатура в политическом устройстве и крепостничество в основе экономики, а именно - на путь укрепления сословно-представительной монархии, представляется несомненным.

Примечания:

Веселовский С. Б. Исследование по истории опричнины. М., 1963. С. 15–16,

Слово «чиновник» уже употреблялось в XVI в.

Дмитриев Ф. М. История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства от Судебника до учреждения о губерниях//Соч. М., 1859. С. 7.

Около 1549 года в окружении царя Ивана IV (Грозного) сложился правительственный кружок. В историю он вошёл как Избранная Рада . Это было своеобразное (неофициальное) правительство под руководством Алексея Фёдоровича Адашева. Сам он был из костромских дворян, а в Москве имел знатных родственников. В состав Избранной Рады вошли : священник придворного Благовещенского собора Сильвестр, митрополит московский и всея Руси Макарий, князь Курбский Андрей Михайлович, глава Посольского приказа Висковатый Иван Михайлович и др.

Предпосылкой для создания неофициального правительства послужили волнения 1547 года, получившие название Московского восстания. Ивану IV в это время было всего 17 лет. Причиной восстания стало обострение социальных противоречий в 30-40 годы. В это время очень ярко проявился произвол бояр в связи с малолетством Ивана IV. Тон задавали князья Глинские, так как матерью венценосного мальчика была Елена Васильевна Глинская.

В широких народных массах росло недовольство налогами, которые были непосильными. Толчком для восстания послужил пожар в Москве в конце второй декады июня месяца. По своим размерам он был огромен и нанёс непоправимый урон благосостоянию москвичей. Озлобленные люди, потерявшие всё имущество, 21 июня 1547 года вышли на улицы столицы.

Среди восставших поползли слухи, что город подожгли князья Глинские. Якобы их жёны вырезали сердца у покойников, сушили их, толкли, а полученным порошком посыпали дома и заборы. После этого были произнесены магические заклинания, и порошок вспыхнул. Так подожгли московские постройки, в которых жили простые люди.

Разъярённая толпа растерзала всех князей Глинских, которые попались под руку. Их усадьбы, уцелевшие после пожара, были разграблены и сожжены. Возмущённый народ начал искать молодого царя, но тот уехал из Москвы и укрылся в селе Воробьёво (Воробьёвы горы, в годы советской власти носили название Ленинские горы). Огромная масса людей пошла в село и 29 июня окружила его.

Государь вышел к народу. Держался он спокойно и уверенно. После долгих уговоров и обещаний ему удалось уговорить народ успокоиться и разойтись. Люди поверили молодому царю. Их возмущённый пыл угас. Толпа двинулась к пепелищам, чтобы хоть как-то начать обустраивать свой быт.

Тем временем по приказу Ивана IV в Москву были стянуты войска. Стали хватать зачинщиков восстания. Многие из них были казнены. Некоторым удалось бежать из столицы. Но власть Глинских была безвозвратно подорвана. Ситуацию усугубили волнения в других русских городах. Всё это дало понять царю, что существующее государственное устройство неэффективно. Именно поэтому он и собрал вокруг себя прогрессивно мыслящих людей. Сама жизнь и инстинкт самосохранения заставили его сделать это. Таким образом, в 1549 году Избранная Рада начала свою работу по реформированию государственного устройства в Московском царстве.

Реформы Избранной Рады

Неофициальное правительство управляло государством от имени царя, поэтому решения его приравнивались к царской воле. Уже в 1550 году начала проводиться военная реформа. Стали формироваться стрелецкие войска. Это была гвардия, в задачу которой входила охрана государя. По аналогии стрельцов можно сравнить с королевскими мушкетёрами Франции. Поначалу их насчитывалось всего 3 тысячи человек. Со временем стрельцов стало значительно больше. А конец подобным воинским подразделениям положил Пётр I в 1698 году. Так что просуществовали они почти 150 лет.

Был наведён порядок в воинской повинности. Всего выделилось две категории служивых людей. В первую категорию вошли бояре и дворяне. Только родившегося мальчика тут же записывали на военную службу. А годным к ней он становился по достижению возраста 15 лет. То есть все люди благородного происхождения должны были служить в армии или на какой-либо иной государственной службе. В противном случае они считались «недорослями», независимо от возраста. Прозвище такое было постыдное, поэтому служили все.

К другой категории относились простолюдины. Это стрельцы, казаки, ремесленники, связанные с изготовлением оружия. Таких людей называли взятыми на службу «по прибору» или по набору. Но военные тех лет не имели ничего общего с нынешними военнослужащими. Жили они не в казармах, а выделялись им земельные наделы и личные дома. Образовывались целые военные поселения. В них военнослужащие жили обычной размеренной жизнью. Сеяли, пахали, собирали урожай, женились и растили детей. В случае войны всё мужское население становилось под ружьё.

В русской армии служили и иностранцы. Это были наёмники, а их численность никогда не превышала пары тысяч человек.

Серьёзному реформированию была подвергнута вся вертикаль власти. Установили жёсткий контроль над местным управлением. Содержать его стало не население а государство. Была введена единая государственная пошлина. Взимало её теперь только государство. Для землевладельцев установили единый налог с единицы площади.

Неофициальное правительство провело и судебную реформу. В 1550 году был издан новый Судебник - сборник законодательных актов. Он урегулировал денежные и натуральные сборы с крестьян и ремесленников. Ужесточил наказания за разбой, грабёж и другие уголовные преступления. Ввёл несколько суровых статей о наказании за взятки.

Избранная Рада большое внимание уделяла кадровой политике. Была создана так называемая Дворовая тетрадь. Представляла она собой список государевых людей, которых можно было назначать на различные высокие должности: дипломатические, военные, административные. То есть человек попадал в «обойму» и мог перемещаться с одного высокого поста на другой, принося везде пользу государству. Впоследствии такой стиль работы скопировали коммунисты и создали партийную номенклатуру.

Центральный государственный аппарат был значительно усовершенствован. Появилось много новых приказов (министерств и ведомств, если перевести на современный язык), так как функции местной власти перешли к чиновникам центрального аппарата. Помимо общегосударственных приказов возникли и региональные. То есть они курировали определённые территории и отвечали за них.

Во главе приказа стоял дьяк. Назначался он не из бояр, а из грамотных и неродовитых служилых людей. Делалось это специально для того, чтобы противопоставить государственный аппарат боярской власти и её влиянию. То есть приказы служили царю, а не родовитой знати, у которой были свои интересы, иногда расходящиеся с государственными.

Во внешней политике Избранная Рада ориентировалась в первую очередь на восток. К Московскому царству были присоединены Астраханское ханство и Казанское. На западе в зону государственных интересов попала Прибалтика. 17 января 1558 года началась Ливонская война . Некоторые члены неофициального правительства выступили против неё. Затянулась война на долгие 25 лет и послужила причиной тяжелейшего экономического кризиса (1570-1580), получившего название Порухи.

В 1560 году неофициальное правительство приказало долго жить. Причиной стали разногласия между Иваном Грозным и реформаторами. Копились они долго, а их исток лежал в непомерном властолюбии и амбициях московского царя. Самодержца стало тяготить присутствие рядом с ним людей, имевших самостоятельные и независимые взгляды.

Пока царская власть была слабой, Иван Грозный терпел реформаторов и во всём их слушался. Но, благодаря грамотным преобразованиям, центральный аппарат очень сильно укрепился. Царь вознёсся над боярами и стал настоящим самодержцем. Адашев и остальные реформаторы начали ему мешать.

Реформы Избранной Рады сделали своё дело - больше она была не нужна. Царь стал искать повод, чтобы отдалить от себя бывших друзей и преданных помощников. Напряжёнными были отношения Сильвестра и Адашева с ближайшими родственниками первой и любимой царской жены - Анастасии Захаровой-Юрьевой. Когда царица умерла, Иван IV обвинил бывших любимцев в пренебрежительном отношении к «юнице».

Подлили масло в огонь внешнеполитические разногласия, обострённые Ливонской войной. Но самыми серьёзными стали внутриполитические конфликты. Реформы Избранная рада проводила очень глубокие, рассчитанные на десятилетия. Царю же были нужны немедленные результаты. Но государственный аппарат был ещё слабо развит и не умел быстро и эффективно работать.

На данном этапе исторического развития все недостатки и недоработки центральной власти мог «исправить» только террор. Царь и пошёл этим путём, а реформы Избранной Рады стали казаться ему отсталыми и неэффективными.

В 1560 году был сослан в Соловецкий монастырь Сильвестр. Адашев с братом Данилой отправились по царскому указу воеводами в Ливонию. Вскоре они были арестованы. Адашев умер в тюрьме, а Данилу казнили. В 1564 году бежал в Великое Княжество Литовское князь Курбский, возглавлявший войска в Ливонии. Он находился в дружеских отношениях с Адашевым и понимал, что его ждут опала и казнь.

Падение Избранной Рады послужило началом одному из самых жутких периодов русской истории - опричнины . События первой половины 60-х годов стали её предысторией.

Перефразируя великого мыслителя, можно сказать, что вся история человечества была историей предательств. С момента зарождения первых государств и даже ранее появлялись индивидуумы, которые по личным мотивам переходили на сторону врагов своих соплеменников.

Россия не является исключением из правил. Отношение к изменникам у наших предков была куда менее терпимым, чем у продвинутых европейских соседей, однако и здесь людей, готовых переметнуться на сторону врага, всегда хватало.

Князь Андрей Дмитриевич Курбский в числе предателей России стоит особняком. Пожалуй, он стал первым из изменников, кто попытался подвести под свой поступок идеологическое обоснование. Причём обоснование это князь Курбский представил не кому-нибудь, а монарху, которого предал, — Ивану Грозному.

Князь Андрей Курбский родился в 1528 году. Род Курбских выделился из ветви ярославских князей в XV веке. Согласно родовой легенде, род получил фамилию от села Курба.

Князья Курбские хорошо зарекомендовали себя на военной службе, участвуя практически во всех войнах и походах. Куда сложнее у Курбских было с политическими интригами — предки князя Андрея, участвуя в борьбе у трона, несколько раз оказывались на стороне тех, кто в дальнейшем терпел поражение. В результате при дворе Курбские играли куда менее важную роль, нежели можно было предположить с учётом их происхождения.

Храбрец и удалец

Молодой князь Курбский на своё происхождение не надеялся и славу, богатство и почёт был намерен добыть в бою.

В 1549 году 21-летний князь Андрей в звании стольника участвовал во втором походе царя Ивана Грозного на Казанское ханство, зарекомендовав себя с лучшей стороны.

Вскоре после возвращения из казанского похода князь был отправлен на воеводство в Пронск, где охранял юго-западные границы от татарских набегов.

Очень быстро князь Курбский завоевал симпатию царя. Этому способствовало и то, что они были почти ровесниками: Иван Грозный был всего на два года младше храбреца-князя.

Курбскому начинают поручать дела государственной важности, с которыми он справляется успешно.

В 1552 году русское войско отправлялось в новый поход на Казань, и в этот момент набег на русские земли совершил крымский хан Давлет Гирей. Навстречу кочевникам была отправлена часть русского войска во главе с Андреем Курбским. Узнав об этом, Давлет Гирей, добравшийся до Тулы, хотел избежать встречи с русскими полками, но был настигнут и разбит. При отражении нападения кочевников особо отличился Андрей Курбский.

Герой штурма Казани

Князь проявил завидное мужество: несмотря на серьёзные ранения, полученные в бою, он вскоре присоединяется к основному русскому войску, идущему на Казань.

Во время штурма Казани 2 октября 1552 года Курбский вместе с воеводой Петром Щенятевым командуют полком правой руки. Князь Андрей руководил атакой на Елабугины ворота и в кровопролитной схватке выполнил поставленную задачу, лишив татар возможности отступить из города, после того как в него ворвались основные силы русских. Позже Курбский руководил погоней и разгромом тех остатков татарского войска, которые всё же сумели вырваться из города.

И снова в бою князь демонстрировал личную храбрость, врезаясь в толпу врагов. В какой-то момент Курбский рухнул вместе с конём: и свои, и чужие посчитали его мёртвым. Очнулся воевода лишь некоторое время спустя, когда его уже собирались уносить с поля боя, дабы достойно похоронить.

После взятия Казани 24-летний князь Курбский стал не просто видным русским военачальником, но и приближённым царя, который проникся к нему особым доверием. Князь вошёл в ближний круг монарха и получил возможность влиять на важнейшие государственные решения.

В ближнем круге

Курбский примкнул к сторонникам священника Сильвестра и окольничего Алексея Адашева , самых влиятельных лиц при дворе Ивана Грозного в первый период его правления.

Позднее в своих записках князь назовёт Сильвестра, Адашева и других приближённых царя, влиявших на принимаемые им решения, «Избранной Радой» и всячески будет отстаивать необходимость и эффективность подобной системы управления в России.

Весной 1553 года Иван Грозный серьёзно заболел, причём возникла угроза жизни монарха. Царь добивался от бояр присяги на верность своему малолетнему сыну, однако приближённые, включая Адашева и Сильвестра, отказались. Курбский, однако, был в числе тех, кто не собирался противиться воле Грозного, что способствовало укреплению позиций князя после выздоровления царя.

В 1556 году Андрей Курбский, успешный воевода и близкий друг Ивана IV, пожалован в бояре.

Под угрозой репрессий

В 1558 году, с началом Ливонской войны, князь Курбский участвует в важнейших операциях русской армии. В 1560 году Иван Грозный назначает князя командующим русскими войсками в Ливонии, и тот одерживает целый ряд блестящих побед.

Даже после нескольких неудач воеводы Курбского в 1562 году доверие царя к нему никак не поколеблено, он по-прежнему находится на пике своего могущества.

Однако в столице в это время происходят изменения, которые пугают князя. Сильвестр и Адашев теряют влияние и оказываются в опале, на их сторонников начинаются гонения, переходящие в казни. Курбский, принадлежавший к терпящей поражение придворной партии, зная характер царя, начинает опасаться за свою безопасность.

По мнению историков, эти опасения были беспочвенны. Иван Грозный не отождествлял Курбского с Сильвестром и Адашевым и сохранял доверие к нему. Правда, это совершенно не означает, что царь впоследствии не мог бы пересмотреть своего решения.

Бегство

Решение о бегстве не было для князя Курбского спонтанным. Позднее польские потомки перебежчика опубликовали его переписку, из которой следовало, что он по меньшей мере в течение нескольких месяцев вёл переговоры с польским королём Сигизмундом II о переходе на его сторону. Соответствующее предложение Курбскому сделал один из воевод польского короля, а князь, заручившись весомыми гарантиями, принял его.

В 1563 году князь Курбский в сопровождении нескольких десятков приближённых, но оставив в России жену и других родственников, пересёк границу. При нём было 30 дукатов, 300 золотых, 500 серебряных талеров и 44 московских рубля. Ценности эти, правда, были отобраны литовской стражей, а сам русский сановник помещён под арест.

Вскоре, однако, недоразумение разрешилось — по личному указанию Сигизмунда II перебежчик был освобождён и доставлен к нему.

Король исполнил все свои обещания — в 1564 году князю были переданы обширные поместья в Литве и на Волыни. Да и впоследствии, когда представители шляхты обращались с жалобами на «русского», Сигизмунд неизменно их отвергал, объясняя, что жалованные князю Курбскому земли переданы по важным государственным соображениям.

За предательство заплатили близкие

Князь Курбский честно отблагодарил благодетеля. Беглый русский военачальник оказал неоценимую помощь, раскрыв многие секреты русского войска, что обеспечило литовцам проведение целого ряда успешных операций.

Более того, начиная с осени 1564 года он лично участвует в операциях против русских войск и даже выдвигает планы похода на Москву, которые, впрочем, поддержаны не были.

Для Ивана Грозного бегство князя Курбского стало страшным ударом. Его болезненная подозрительность получила зримое подтверждение — предал не просто военачальник, а близкий друг.

Царь обрушил репрессии на весь род Курбских. Пострадала жена изменника, его братья, служившие России верой и правдой, другие родственники, совершенно непричастные к предательству. Не исключено, что измена Андрея Курбского повлияла и на усиление репрессий в целом по стране. Земли, принадлежавшие князю в России, были конфискованы в пользу казны.

Пять писем

Особое место в этой истории занимает переписка Ивана Грозного и князя Курбского, растянувшаяся на 15 лет с 1564 по 1579 годы. Переписка включает всего пять писем — три написанных князем и два, автором которых является царь. Первые два письма были написаны в 1564 году, вскоре после бегства Курбского, затем переписка прервалась и продолжилась более чем через десятилетие.

Нет никаких сомнений, что Иван IV и Андрей Курбский были умными и образованными для своего времени людьми, поэтому их переписка является не сплошным набором взаимных оскорблений, а настоящей дискуссией по вопросу о путях развития государства.

Курбский, ставший инициатором переписки, обвиняет Ивана Грозного в разрушении государственных устоев, авторитаризме, насилии над представителями имущих классов и крестьянством. Князь высказывается в поддержку ограничения прав монарха и создания при нём совещательного органа, «Избранной Рады», то есть считает наиболее эффективной систему, установившуюся в первые периоды правления Ивана Грозного.

Царь, в свою очередь, настаивает на самодержавии как единственно возможной форме управления, ссылаясь на «божественное» установление подобного порядка вещей. Иван Грозный цитирует апостола Павла, что всякий противящийся власти противится Богу.

Дела важнее слов

Для царя это был поиск оправдания жесточайшим, кровавым методам укрепления самодержавной власти, а для Андрея Курбского — поиск обоснований совершённому предательству.

И тот, и другой, разумеется, лукавили. Кровавые акции Иван Грозного далеко не всегда можно было хоть как-то оправдать государственными интересами, порой бесчинства опричников превращались в насилие во имя насилия.

Размышления князя Курбского об идеальном государственном устройстве и о необходимости заботы о простом народе представляли собой лишь пустую теорию. Современники князя отмечали, что характерная для той эпохи безжалостность к низшему сословию была присуща Курбскому и в России, и в польских землях.

В Речи Посполитой князь Курбский бил жену и занимался рэкетом

Не прошло и нескольких лет, как бывший русский воевода, влившись в ряды шляхты, стал активно участвовать в междоусобных конфликтах, пытаясь захватить земли своих соседей. Пополняя собственную казну, Курбский промышлял тем, что сейчас называется рэкетом и захватом заложников. Богатых купцов, не желавших платить за свою свободу, князь без всяких угрызений совести подвергал пыткам.

Погоревав о сгинувшей в России жене, князь дважды был женат в Польше, причём первый его брак в новой стране закончился скандалом, ибо супруга обвиняла его в нанесении побоев.

Второй брак с волынской дворянкой Александрой Семашко был более удачным, и от него у князя родились сын и дочь. Дмитрий Андреевич Курбский , родившийся за год до смерти отца, впоследствии принял католичество и стал видным государственными деятелем в Речи Посполитой.

Князь Андрей Курбский умер в мае 1583 года в своём имении Миляновичи под Ковелем.

Его личность по сей день вызывает яростные споры. Одни называют его «первым русским диссидентом», указывая на справедливую критику царской власти в переписке с Иваном Грозным. Другие предлагают опираться не на слова, а на дела — военачальник, во время войны перешедший на сторону врага и с оружием в руках сражавшийся против своих вчерашних товарищей, опустошая земли собственной Родины, не может считаться никем иным, как подлым предателем.

Ясно одно — в отличие от гетмана Мазепы , который в современной Украине возведён в ранг героя, Андрей Курбский на своей родине никогда не войдёт в число почитаемых исторических фигур.

Ведь отношение у россиян к предателям по-прежнему менее терпимо, чем у европейских соседей.

«Спор глухих»: ответ царя Ивана.

Ответ царя Ивана Васильевича на словесные эскапады беглого боярина последовал незамедлительно – он был готов уже в июле 1564 года. Только вот его облик и содержание не могут не поражать. Во-первых, он был примерно в 20 раз больше по объему. Во-вторых, этот огромный текст был... совсем про другое. Такое ощущение, что Иван Грозный отвечал вовсе не на письмо Курбского. Это впечатление очень точно передано знаменитым русским историком В. О. Ключевским: «Каждый из них твердит свое и плохо слушает противника. „За что бьешь нас, верных слуг своих?“ – спрашивает князь Курбский. „Нет, – отвечает ему царь Иван, – русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и не вельможи“. В такой простейшей форме можно выразить сущность знаменитой переписки» .

Что же ответил Грозный Курбскому?

Естественно, что первым делом надлежало отмести обвинения в еретичестве. Что Иван IV и сделал. Он объявил себя и свой род восходящим к Владимиру Крестителю, носителем «искры Благочестия» Российского царства. Царь – воплощение «истинно православного христианского самодержавства», находится, как и все правители России, под особым покровительством Бога.

Однако особо развивать данную мысль было невозможно, и Грозный это понимал. Если Курбский твердит, что царь – «супротивный», вероотступник, а Грозный на это отвечает, что он хороший, праведный, спор просто заходит в тупик. Исходя из того, что лучший вид защиты – нападение, Иван Васильевич в свою очередь обрушился на Курбского... с обвинениями в вероотступничестве и еретичестве! Это он, князь перебежчик – губитель христианства и, стало быть, союзник Антихриста! И тогда все его выпады против Грозного – не более чем лукавое умышление, обман, служение Дьяволу, попытка оклеветать праведного русского царя.

Уже в первых строках Иван дал исчерпывающую характеристику Курбскому, которая и определила весь тон письма: «Ответ бывшему прежде (приверженцу) истинного православного христианства... ныне же – отступнику от честного и животворящего креста Господня и губителю христиан, и примкнувшему к врагам христианства, отступившему от поклонения божественным иконам (так! – А. Ф), и поправшему все священные установления, и святые храмы разорившему (так! – А. Ф), осквернившему и поправшему священные сосуды и образы...» Очевидно, что Курбский никогда не был иконоборцем, да и к июлю 1564 года он еще не успел повоевать на стороне Великого княжества Литовского и разорить какие-либо православные храмы. Царь приписывает князю прегрешения, которых он не совершал. Но для него это неважно: создавая образ вероотступника Курбского, он точно так же прибегал к набору литературных штампов, как и его оппонент.

Грозный продолжал изничтожать Курбского. Он обвиняет его в погублении собственной души, «поверив словам своих бесами наученных друзей и советчиков». Князь назвал царя «супротивным», то есть богоотступником, – царь заклеймил князя и его друзей как «бесов»: «подражая бесам, раскинули против нас различные сети, и, по обычаю бесов, всячески следят за нами, за каждым словом и шагом, принимая нас за бесплотных, и посему возводят на нас всяческие поклепы и оскорбления, приносят их к вам и позорят на весь мир... вы, словно смертоносная ехидна, разъярившись на меня и душу свою погубив, поднялись на церковное разорение».

Эти слова указывают нам на новые грани конфликта Курбского и Грозного. Во-первых, царь считал обиженным и жертвой репрессий себя, а не Курбского. А князь под его пером выступал злодеем, который осмелился унижать своего государя и помыкать им! Во-вторых, видно, что между Иваном и князем Андреем действительно был какой-то конфликт – но его корни лежали в духовно-этической сфере. Курбский сумел как-то особенно болезненно задеть самолюбие царя, разбудить его комплексы, возникшие еще в детстве. На протяжении всего послания Иван неоднократно возвращается к этой теме: «Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле... Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Петрович Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца, и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую кичливость? Как исчислить подобные бессчетные страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя».

Да, перенести то, что подданные не смотрят на тебя со страхом, как раб на господина, для Ивана Грозного, наверное, действительно было трудно. Так и до душевной травмы недалеко. А сколько таких кичливых подданных, столько и ужасных страданий... В этих словах Грозного откровенно проглядывает болезненно самолюбивый тиран и деспот.

Примечательно, что Курбский включается царем в некую группировку, объединяемую местоимением «вы». В нее мнительный государь записал всех «кичливых» бояр и воевод, начиная со своего детства и вплоть до предопричных лет (поскольку Иван неоднократно подчеркивает, что безобразия, в которых виновны Курбский и его товарищи, не прекратились «и до сего дня»). Например:

«...Ты требуешь от человека больше, чем позволяет человеческая природа... но более всего этими оскорблениями и укорами, которые вы как начали в прошлом, так и до сих пор продолжаете, ярясь как дикие звери, вы измену свою творите – в этом ли состоит ваша усердная и верная служба, чтобы оскорблять и укорять?.. осуждаете меня, как собаки... так же как эти святые страдали от бесов, так и я от вас пострадал!».

«Насколько сильнее вопиет на вас наша кровь, пролитая из-за вас: не из ран и не потоки крови, но немалый пот, пролитый мною во многих непосильных трудах и ненужных тяготах, произошедших по вашей вине! Пусть не кровь, но немало слез было пролито из-за чинимого вами зла, оскорблений и притеснения, сколько вздыхал я в скорби сердечной, сколько перенес из-за этого поношений, ибо вы не возлюбили меня... И это вопиет на вас к Богу моему: несравнимо это с вашим безумием... все, что было посеяно вашей строптивой злобой, не перестает жить и непрестанно вопиет на вас к Богу!».

Казалось, что конфликт лежит сугубо в бытовой сфере – что некие приближенные указывали государю, что ему есть, пить, что делать с женой и вообще как дышать: «Так было и во внешних делах, и во внутренних, и даже в мельчайших и самых незначительных, вплоть до пищи и сна, нам ни в чем не давали воли, все свершалось согласно их желанию, на нас же смотрели как на младенцев». В этом-то и заключалось преступление и измена Курбского и его соратников: «В том-то и причина и суть всего вашего злобесного замысла, ибо вы с попом решили, что я должен быть государем только на словах, а вы бы с попом – на деле».

«Супротивство» Грозного – на самом деле не еретичество, не вероотступничество, а освободительный бунт против изменников, которые пытались нарушить установленный Господом миропорядок и подчинить рабам царя. Иван гневно пишет: «Разве это и есть „совесть прокаженная“ – держать свое царство в своих руках, а своим рабам не давать господствовать? Это ли „против разума“ – не хотеть быть под властью своих рабов? И это ли „православие пресветлое“ – быть под властью и в повиновении у рабов?».

В отличие от Курбского, который был в своих высказываниях достаточно абстрактен, царь был предельно конкретен – если уж речь зашла об изменниках, то назовем их поименно. Грозный именует их носителями «вашей собачьей власти» и объединяет с Курбским следующих лиц: священника Благовещенского собора Московского Кремля Сильвестра, окольничего Алексея Федоровича Адашева и боярина Дмитрия Ивановича Курлятева. Под пером царя эти люди предстают злодеями, которые запугали юного и чистого монарха «детскими страшилами» и фактически правили страной от его имени, при этом совершая все те преступления, о которых писал Курбский. Тем самым Иван нашел гениальный ответ на обвинения в различных преступлениях. На обличения Курбского он ничтоже сумняшеся заявляет: «Да, преступления были. Но это не я. Это – ты и твои друзья!».

Присмотримся повнимательнее к предполагаемым «преступникам» и «друзьям Курбского». Как мы уже писали, факт участия самого князя в политической жизни Русского государства вызывает большие сомнения: он слишком подолгу бывал на фронтах и слишком мало – при дворе. Курбский чисто физически не мог «править» Россией от имени царя и входить в какую-либо правительственную группировку. Вряд ли, будучи ее членом, он не вылезал бы из воеводских назначений на окраинах страны.

Итак, поп Сильвестр. Фигура в русской истории известная, хотя откровенно дутая. Руководствуясь словами Ивана Грозного, некоторые историки были склонны видеть в нем «доброго гения» русской истории:

«Протоиерей придворного собора, пришелец из Великого Новгорода, овладевает царем и царством, царем – чудовищем зла, одно имя которого наводило на всех ужас, царством, только что сплоченным из разных уделов, расстроенным десятилетнею почти анархиею, целые 13 лет (1547 – 1560) заправляет царем и царством, становится гением, ангелом-хранителем царя и возводит царство на высоту, какой оно не достигало в течение всей предшествовавшей исторической жизни. Явление беспримерное в нашей истории. По одному этому Сильвестр – великая нравственная политическая сила» .

Некоторые историки стремились увидеть в возвышении Сильвестра не обычный политический фаворитизм, а попытку внесения принципиальных новшеств в модель государственного устройства России. Дальше всех здесь пошел Д. Н. Альшиц, высказав мнение, что Сильвестр был специально возвышен для «демократизации» государственного управления (sic! – А. Ф.) и «олицетворял стремление светских и духовных сил к созданию ограниченной монархии, номинально возглавляемой добрым царем» .

В то же время в ряде работ высказывалась критика концепции политического всемогущества Сильвестра в 1550-е годы. Наиболее развернуто данная точка зрения представлена в работах американского историка А. Н. Гробовского. Он пришел к выводу, что «единственная группа или партия, которую священник (Сильвестр. – А. Ф.) когда бы то ни было возглавлял, состояла из лиц, завербованных историками правления Ивана Грозного, начиная с С. М. Соловьева». По его мнению, историки «смешивают близость Сильвестра к власти с обладанием ею». Надо отличать Сильвестра реального, действовавшего в 1550-е годы, от образа Сильвестра переписки Грозного и Курбского, сформировавшегося в 1560 – 1570-е годы. Этот образ – не отображение реальной личности, а «аргумент в споре». Первоисточником сведений о «всевластии» благовещенского священника были произведения Грозного, а слова Курбского в его поздних произведениях (Третьем послании царю и «Истории...») есть всего лишь «вывернутые наизнанку» тезисы Первого послания Грозного. Сильвестр Грозного относится к Сильвестру Курбского как «тип к антитипу». Произведения Курбского созданы в своеобразном жанре антижития: их цель – показать «грехопадение некогда праведного царя» .

Что мы реально знаем о Сильвестре? Он родился в конце XV века, то есть оказался при дворе Ивана Грозного уже в довольно преклонных летах. В Новгороде Великом священник имел мастерскую, специализирующуюся на книжном и иконном деле, торговле, ювелирном искусстве, изготовлении церковной и книжной утвари. Дата появления Сильвестра в столице не установлена. Первое достоверное его упоминание в качестве священника московского Благовещенского собора относится к 1546 году. По всей вероятности, он переехал из Новгорода вскоре после назначения новгородского архиепископа Макария московским митрополитом, то есть после 1542 года.

Стоит отметить, что Сильвестр, вопреки распространенному мнению, никогда не был духовником Ивана IV, по крайней мере официальным. До конца 1547 года им оставался Федор Бармин, затем, в 1548 – 1549 годах, его сменил Яков Дмитриевич, а в 1550 – 1562 годах этот пост занимал Андрей, будущий митрополит Афанасий. В качестве служителя благовещенского клира после пожара 1547 года Сильвестр был назначен старостой для надзора над правильным восстановлением храмовых и церковных росписей в Кремле. Здесь ему довелось пережить неприятный эпизод биографии: в 1553/54 году по доносу дьяка И. М. Висковатого он оказался замешан в деле о церковной ереси, якобы проявившейся в восстановленных росписях.

Данное обстоятельство очень важно для оценки реальной роли Сильвестра при дворе. Фигуре всесильного временщика плохо соответствует то, что по требованию какого-то дьяка собирается собор, на котором звучат страшные обвинения в адрес человека, который, если верить Грозному, вертит царем будто марионеткой! При этом сам обвинитель, Висковатый, потерпевший на соборе сокрушительное поражение, очень легко отделался: никакого влияния на его служебную карьеру проигрыш процесса не оказал. Если бы Сильвестр в действительности «правил Русскую землю», то такая развязка истории выглядела бы ненормальной. В 1554 – 1560 годах И. М. Висковатый и соратник Сильвестра – А. Ф. Адашев вместе проводили многие важные дипломатические переговоры. Сближение этих людей, в свете собора 1553/54 года, если бы Адашев и Сильвестр были бы «заодин», совершенно необъяснимо.

В конце 1550-х годов Сильвестр удалился в Кирилло-Белозерский монастырь. Ему было тогда не менее 65 – 70 лет. Здесь он и умер между 1568 и 1573 годами.

Сильвестру приписывается составление целого ряда поучительных посланий, а также составление или редактирование в 1546 – 1552 годах знаменитого «Домостроя» – этого устава домашней жизни . В свете этого обвинения Ивана Грозного, возможно, не были столь беспочвенны – судя по этим текстам, Сильвестр был склонен к чтению нотаций и занудной мелочной регламентации частной жизни. При благоприятных обстоятельствах священник придворной церкви имел возможность попытаться «повоспитывать» царя – если, конечно, царь был готов его слушать... Болезненно самолюбивый человек, которым, несомненно, был Иван Грозный, мог не просто усмотреть в таких нотациях бестактность и несоблюдение субординации, но сделать далекоидущие выводы о стремлении «злобесного попа» подчинить волю государя и от его имени править страной, держа царя «за младенца».

Если нет никаких следов государственной деятельности Сильвестра, кроме облыжных обвинений со стороны Грозного и последующего панегирика Курбского (о нем речь пойдет ниже), то с окольничим Алексеем Федоровичем Адашевым ситуация несколько сложнее. В чине стряпчего он впервые появляется на страницах источников в начале 1547 года. В разряде свадьбы Ивана IV он назван в числе лиц, мывшихся с Грозным в бане и стеливших новобрачным Ивану и Анастасии постель. В 1550 году он краткое время занимал должность государственного казначея, но его карьера на этом поприще не задалась. Свое возвышение Адашев начал с «Казанского взятия» 1551 – 1552 годов. В ходе данной кампании он продемонстрировал незаурядные дипломатические способности. Именно Адашев от имени русской стороны 6 августа 1551 года передал Шигалею условия, на которых тот получал казанский престол. Он же вел дальнейшие переговоры с марионеточным ханом и в феврале 1552 года предъявил ультиматум о сдаче Казани на милость Ивану IV. Ему пришлось и повоевать: именно Адашев руководил подготовкой знаменитого подкопа под стены крепости в сентябре 1552 года.

В 1553 году Адашев вошел в состав Боярской думы во втором по значению думном чине окольничего и оставался им до своей смерти. Таким образом, он не смог повторить карьеры отца (тот был боярином). Однако Адашев, по-видимому, действительно играл очень весомую роль в политической жизни, далеко выходящую за рамки его невысокого статуса в Боярской думе. В деловой документации 1550-х годов фигурируют три человека, которые формально не занимали высоких руководящих постов, но от имени которых издавались различные государственные жалованные грамоты (иногда при этом можно встретить формулировку, что они «приказывали царевым словом»). Это А. Ф. Адашев, Л. А. Салтыков и Ф. И. Умной-Колычев . Этот феномен уникален и позволяет согласиться с тем, что Адашев действительно обладал исключительными полномочиями, которые он мог получить только непосредственно от царя.

В 1550-е годы Адашев вместе с дьяком И. М. Висковатым участвовал практически во всех дипломатических переговорах с Астраханью, Великим княжеством Литовским, Ливонией, Швецией. На этом он, собственно говоря, и погорел. В 1558 году по желанию царя Россия ввязалась в Ливонскую войну. Будучи весьма неглупым человеком, хорошо искушенным во внешней политике, Адашев сразу понял, чем грозит России война на два фронта: ливонский и крымский. К тому же Ливонская война стремительно превращалась из локального конфликта с ничтожным Ливонским орденом в столкновение с коалицией европейских держав.

Адашев не то чтобы был категорически против войны за Прибалтику – он был за разумность и постепенность, за то, чтобы Россия в этих конфликтах рассчитывала свои силы. Этот трезвый подход трагическим образом не соответствовал экстремистским настроениям царя, который рвался объявить войну всей Европе и воспринимал любую неудачу своих воевод или проступок дипломатов как измену. А Адашев такой проступок совершил: во время очень важных для России переговоров с Данией, на которых русская сторона в перспективе хотела добиться признания легитимности своих захватов в Прибалтике хоть одной европейской страной, Адашев в марте 1559 года согласился по просьбе Дании заключить в Ливонии шестимесячное перемирие. Он сам рассматривал это как не более чем временную, тактическую уступку. Дипломат рассчитывал, во-первых, на большую сговорчивость Дании, во-вторых – на «вразумление» Ливонии. Мол, почувствуют ливонцы разницу между военным и мирным временем и не захотят продолжать войну, а выполнят все требования России.

Адашев ошибся. Ливония использовала перемирие как передышку для найма солдат в германских землях, мобилизацию собственных сил и, главное, – для интенсивных переговоров и консультаций с европейскими странами, в частности – с Королевством Польским и Великим княжеством Литовским. В октябре 1559 года из Юрьева-Ливонского князь А. Ростовский сообщил: ливонцы атаковали позиции русской армии на месяц раньше истечения перемирного срока...

Иван Грозный приказал воеводам идти на выручку осажденному Юрьеву. Из Ливонии приходит весть о поражении под Юрьевом русского сторожевого полка под началом 3. И. Очина-Плещеева. По распутице, наспех, из Москвы выступают полки во главе с П. И. Шуйским. Лишь в декабре ливонский магистр снял осаду и отошел от Юрьева. Резкое обострение ситуации в Ливонии было расценено Иваном IV как следствие ошибок, совершенных русскими дипломатами в ходе переговоров 1559 года.

Ситуация была усугублена еще и личной трагедией государя. Во время получения известий из Ливонии Иван IV находился в Можайске с семьей: Анастасией, Иваном и Федором. 1 декабря 1559 года, обуреваемый беспокойством, он по бездорожью и плохой погоде срочно возвратился в Москву. Путешествие оказалось роковым для царицы Анастасии: не выдержав его тягот, «грех ради наших царица недомогла». Простуда и лихорадка, полученные в пути, вызвали резкое ухудшение здоровья, обострили давно копившиеся болезни. Через несколько месяцев жена Ивана, единственная женщина, которую он искренне любил и которая могла обуздывать его крутой нрав, умерла. По отзывам современников, от горя царь облысел...

Все эти события подписали приговор Адашеву. Прямой его вины здесь не было. В условиях, в которых в начале Ливонской войны действовала русская посольская служба, разрываясь между политической целесообразностью и необходимостью исполнять абсурдные указы малокомпетентного в дипломатии государя, не делать ошибок было трудно. Удивительно другое – что этих ошибок было еще не так много. В смерти Анастасии Адашев тем более не виновен.

В начале 1560 года Алексей Федорович был отправлен на ливонский фронт, где успел немного повоевать, отличился при взятии крепости Феллин. Здесь он был оставлен на воеводстве, но проиграл местнический спор О. В. Полеву и был переведен в Юрьев-Ливонский под начало князя Д. Хилкова. Там Адашев и умер от горячки в конце 1560-го – начале 1561 года .

Как мы видим, перед нами действительно очень яркая личность, незаурядный политик и дипломат, чьи реальные властные прерогативы в 1554 – 1560 годах в самом деле выходили за рамки традиционных полномочий среднестатистического русского окольничего. В то же время говорить о том, что он «правил» Русской землей, будет неоправданным преувеличением. Следов этого нет. Такими же, как Адашев, «неформальными» правами по выдаче жалованных грамот от своего имени обладали Л. А. Салтыков и Ф. И. Умной-Колычев, которые не только не были репрессированы в 1560 году, но вскоре получили повышение по службе.

Третий «недоброхот» и соратник Курбского, поименно названный Иваном Грозным, – Дмитрий Иванович Курлятев, князь, боярин. С ним даже проще, чем с Адашевым и Сильвестром. Биография князя известна, и в ней нет места признакам всесильного временщика. Он происходил из княжеского рода Оболенских. Одно из первых его упоминаний относится к февралю 1535 года, когда он командовал сторожевым полком в походе на Литву из Стародуба. В июле 1537 года он служил на коломенском рубеже третьим воеводой полка правой руки и в том же месяце расписан в разряде по «казанской украйне» вторым воеводой в городе Владимире-на-Клязьме. В сентябре 1537 года в походе на Казань он уже второй воевода полка правой руки. В июне 1539 года в «коломенском выходе» князь назначен вторым воеводой сторожевого полка, в 1540 году – вторым воеводой передового полка. В декабре 1541 года он упоминается третьим воеводой в Серпухове.

Затем его имя на несколько лет исчезает из разрядов, и вновь мы видим Д. И. Курлятева первым воеводой передового полка в мае 1548 года. В марте 1549 года по «казанским вестям» он уже командовал полком правой руки. Осенью этого года он был оставлен на Москве вместе с Владимиром Старицким и другими боярами во время отъезда царя. В дни «Казанского похода» 1552 года Курлятев служил в Новгороде, в 1553 году переведен в Казанскую землю вторым воеводой большого полка.

Известно несколько случаев участия князя в государственных делах. 18 января 1555 года Курлятев присутствовал на заседании комиссии, принявшей приговор о татебных делах. 5 мая 1555 года боярам Д. И. Курлятеву и И. М. Воронцову, казначеям Ф. И. Сукину и X. Ю. Тютину было поручено контролировать исполнение указа о сыске долгов. В июле 1555 года при выходе на Коломну Курлятев входил в свиту царя. В октябре 1555 года он – второй воевода большого полка на южных рубежах. В июне 1556 года князь вновь в свите царя выходил к Серпухову, в 1557 и 1558 годах вместе с И. Д. Вельским командовал обороной южных границ, являясь вторым воеводой большого полка.

В 1559 году князь оказался воеводой Юрьева-Ливонского, то есть фактически – наместником завоеванных прибалтийских земель. При несостоявшемся в 1559 году выходе Грозного на Оку, согласно разрядам, Курлятева планировали оставить на Москве. В 1560 году боярин был сперва назначен первым воеводой в Туле, потом вторым воеводой большого полка и, наконец, – первым воеводой в Калуге, то есть главнокомандующим вооруженными силами на южной границе.

В 1562 году Курлятев был назначен воеводой в Смоленск. Дальнейшие события не совсем ясны. Власти обвинили его в попытке бегства в Литву (этакий предшественник Курбского). Князь же оправдывался, что он просто заблудился в незнакомой местности и «поехал не той дорогой». Трудно сказать, кто был прав. В 1562 году, на волне военных успехов России, когда, казалось бы, Великое княжество Литовское будет вот-вот сломлено, бегство туда выглядит способом изощренного самоубийства. Под прифронтовым Смоленском же любая дорога могла вести «не туда», и сфабриковать ложное обвинение было нетрудно. С другой стороны, кто его знает, что происходило в боярских головах в 1562 году...

29 Октября 1562 года Иван IV «...положил свою опалу на боярина на князя Дмитрия Курлятева за его великие изменные дела, а велел его и сына его князя Ивана постричь в чернецы и отослать на Ковенец в монастырь под начало, а княгиню князя Дмитрия Курлятева и двух княжен велел постричь... а, постригши их, велел везти в Каргополь в Челымский монастырь».

На этом сведения о Курлятеве обрываются. Суть упреков в его адрес со стороны царя понять трудно. За ними стоят какие-то психологические комплексы и тщательно скрываемые личные обиды мнительного царя. Следов же политической деятельности Курлятева, которую царь мог счесть «изменной», не обнаружено.

А что же царь считал изменой помимо «кичливости»? Можно ли реконструировать конкретные исторические эпизоды, в которых Курбский «со товарищи» провинились перед царем?

Самым ярким из них является, наверное, обвинение в заговоре с целью свержения Ивана Грозного в марте 1553 года. Об этих событиях нам известно из трех источников: Первого послания Грозного (1564) и двух приписок к летописи – Лицевому летописному своду, сделанных в 1570-е годы.

Согласно сведениям Первого послания Грозного, главными заговорщиками якобы выступили соратники Курбского А. Ф. Адашев и Сильвестр, хотевшие, «как Ирод», погубить царского сына царевича Дмитрия и возвести на престол двоюродного брата царя князя Владимира Андреевича Старицкого.

Согласно приписке к летописной статье под 1553 годом, 1 марта 1553 года Иван IV заболел. В его ближайшем окружении недуг сочли смертельным, и дьяк И. М. Висковатый «воспомяну государю о духовной». По завещанию Грозного, престол должен был отойти младенцу, царевичу Дмитрию, который был еще в пеленках. Приписка указывает, что среди бояр возник раскол: часть безоговорочно присягнула Дмитрию, некоторые колебались. Несколько членов думы открыто заявили, что не хотят следовать воле Ивана IV, ибо присяга Дмитрию-младенцу фактически означает на многие годы регентство Захарьиных-Юрьевых (как ближайших родственников его матери, Анастасии).

1 Марта присягнули бояре И. Ф. Мстиславский, В. И. Воротынский, И. В. Шереметев-Большой, М. Я. Морозов, Д. Ф. Палецкий, Д. Р. и В. М. Юрьевы, дьяк И. М. Висковатый, к вечеру – думные дворяне А. Ф. Адашев и И. М. Вешняков. Под предлогом болезни от присяги уклонились боярин Д. И. Курлятев и печатник Н. А. Фуников-Курцев. Последние двое и боярин Д. Ф. Палецкий начали двойную игру и стали подбивать князя Владимира Андреевича воспользоваться случаем и занять престол. Намерения заговорщиков были, несомненно, «изменными» по отношению к Ивану IV и Дмитрию, хотя понятно и их желание передать престол не младенцу, а взрослому человеку, доказавшему, по крайней мере, свою воинскую храбрость.

Владимир собрал свой двор и одаривал дворян деньгами. Увидев в этом недвусмысленное стремление к перевороту, бояре перестали допускать князя к постели больного государя. На сторону Старицкого, согласно приписке, перешел священник Сильвестр. Автор интерполяции здесь помещает рассказ об узурпации Сильвестром всей власти в государстве, называет его главным советником и вдохновителем действий Владимира Андреевича. Требования священника допустить князя к царю были отвергнуты, «и с той минуты была вражда между боярами и Сильвестром и его советниками».

2 Марта в Передней избе И. Ф. Мстиславский и В. И. Воротынский приводили к крестоцелованию большую часть Боярской думы. Недовольство при этом выражали боярин И. М. Шуйский (отказался целовать крест в отсутствие государя) и окольничий Ф. Г. Адашев (отец А. Ф. Адашева, будущего знаменитого окольничего). Последний высказал вслух мысль, беспокоившую, видимо, многих бояр: присяга Дмитрию означает переход власти к клану Юрьевых и его лидеру – Д. Р. Юрьеву. После этого заявления «были между боярами брань великая и крик и шум велик и слова многие бранные».

Перед боярами с речью выступил государь. После этого И. М. Висковатый и В. И. Воротынский привели к присяге остальных бояр. Недовольство происходящим проявляли Владимир Андреевич, его мать Ефросинья Старицкая, бояре И. И. Турунтай-Пронский, П. М. Щенятев, С. В. Ростовский, Д. И. Оболенский. 12 марта последними присягнули Д. И. Курлятев и Н. А. Фуников-Курцев. Мятеж завершился .

В Синодальном списке, являющемся, как ныне доказано, частью одной с Царственной книгой лицевой летописи о событиях правления Ивана IV, под 1554 годом помещена приписка, совершенно иначе трактующая события марта 1553 года. Согласно ее версии, в 1553 году реального заговора и мятежа не было!

Как утверждает данная интерполяция, в июле 1554 года в Литву попытался бежать боярин С. В. Ростовский. При его поимке и допросе и всплыли подробности, придавшие в глазах мнительного царя событиям 1553 года характер «заговора» и «мятежа». Год назад бояре только обсуждали возможность воцарения Владимира Андреевича, и то, видимо, очень «кулуарно». Никаких отказов от присяги и других мятежных действий у постели больного царя не было. После выздоровления Грозного перепуганные несостоявшиеся заговорщики скрыли свои замыслы, и они всплыли только при допросе под пыткой С. В. Ростовского в 1554 году.

Князь назвал своих единомышленников: П. М. Щенятева, И. И. Турунтай-Пронского, Куракиных, Д. И. Оболенского, П. С. Серебряного, С. И. Микулинского. Любопытен состав следственной комиссии, вырвавшей у беглеца роковые признания: И. Ф. Мстиславский, И. В. Шереметев-Большой, Д. И. Курлятев, М. Я. Морозов, Д. Ф. Палецкий, А. Ф. Адашев, И. М. Вешняков, Д. Р. и В. М. Юрьевы, Н. А. Фуников, И. М. Висковатый . Картина оказывается еще более запутанной: в комиссию включены лица, названные в приписке 1553 года мятежниками, – Д. И. Курлятев, Н. А. Фуников, Д. Ф. Палецкий, колебавшиеся А. Ф. Адашев, И. М. Вешняков.

Таким образом, версии источников о «мятеже» марта 1553 года, имеющиеся в распоряжении ученых, взаимоисключают друг друга. Расположим их в хронологическом порядке:

1) Вариант Первого послания Грозного (1564 год): А. Ф. Адашев и Сильвестр как главные мятежники;

2) Вариант приписки к Царственной книге 1553 года (вторая половина 1570-х – начало 1580-х годов): вдохновитель мятежа – Сильвестр, советник Владимира Андреевича. Главные действующие лица – Владимир Старицкий, Ефросинья Старицкая, бояре – Д. И. Курлятев, Д. Ф. Палецкий, И. М. Шуйский, окольничий Ф. Г. Адашев, печатник Н. А. Фуников-Курцев. Мятежникам сочувствуют И. И. ТурунтайПронский, П. М. Щенятев, С. В. Ростовский, Д. И. Оболенский. До вечера 1 марта колебались А. Ф. Адашев и И. М. Вешняков, но в итоге сохранили верность государю;

3) Вариант приписки к Царственной книге 1554 года (вторая половина 1570-х – начало 1580-х годов): мятежа не было. Во время болезни царя группа бояр обсуждала вариант перехода власти к Владимиру Старицкому. В нее входили С. В. Ростовский, П. М. Щенятев, И. И. Турунтай-Пронский, Д. И. Курлятев, П. С. Серебряный, С. И. Микулинский, Куракины. Никаких практических действий заговорщики не предпринимали. Их планы случайно открылись через год при допросе беглеца-неудачника С. В. Ростовского, выдавшего всех своих единомышленников.

Самое замечательное, что все эти три взаимоисключающие версии, по всей видимости, принадлежали перу одного и того же человека – Ивана Васильевича Грозного. Именно он был автором Первого послания Курбскому, и именно он, по наиболее доказательной версии Д. Н. Альшица, был автором приписок к лицевым сводам 1570-х годов.

Так что же происходило в Московском Кремле в марте 1553 года?

Мы можем с уверенностью сказать только одно – что-то происходило. Какие-то потрясения вокруг престола, связанные с именами Ивана IV, Владимира Старицкого, Дмитрия, несомненно, были. На них указывает существование сразу трех крестоцеловальных записей на верность трону, взятых с Владимира Андреевича 12 марта 1553 года, в апреле и мае 1554 года . После 1553 – 1554 годов происходят серьезные кадровые перестановки в составе правящих кругов. Все это свидетельствует о каких-то важных событиях, но их конкретная история без введения в оборот новых источников будет реконструироваться, к сожалению, лишь гипотетически.

Проблема в том, что названные в приписке к Царственной книге и Первом послании Грозного «недоброхоты» царя – Д. И. Курлятев, Ф. Г. Адашев, Сильвестр, Владимир Андреевич, Д. И. Оболенский, С. В. Ростовский, колебавшиеся А. Ф. Адашев и И. М. Вешняков – не только не поплатились в 1553 году за свои «мятеж» и «предательство», но, наоборот, возвышение многих из них, да того же А. Ф. Адашева, начинается как раз с 1553 года. А вот роль Д. Р. и В. М. Юрьевых, сохранивших, согласно приписке, верность государю, напротив, после 1553 года начинает стремительно падать.

В свете вышеприведенного анализа – насколько адекватными были данные обвинения Ивана Грозного? Перед нами опять некая тайна его двора. Все, что мы можем с уверенностью сказать, – что эта тайна существует. Что она скрыта за намеками, передергиваниями и клеветническими измышлениями в источниках. Мы можем строить гипотезы. Но не более того...

Рассмотрим другие обвинения царя, менее явные и с гораздо большим трудом проверяемые по источникам.

Первое – обвинение Курбского и его сторонников в расхищении богатств государства, которыми изменники расплачиваются с гонителями и хулителями несчастного царя, «подражателями бесов»: «Вы же за эти злодеяния раздаете им многие награды нашей же землей и казной, заблуждаетесь, считая их слугами, и, наполнившись этих бесовских слухов, вы, словно смертоносная ехидна, разъярившись на меня и душу свою погубив, поднялись на церковное разорение».

Что имел в виду царь, можно только гадать. Если буквально понимать его слова, то среди князей и бояр существовала некая группировка, которая платила людям, следившим за государем и изводившим его мелочной регламентацией и опекой. За таковые преступные деяния, направленные на превращение царя в «младенца», они получали щедрые раздачи из государственной казны и земельного фонда. Но злодеи во главе с Курбским заблуждаются, если думают, что эти «подобные бесам» личности служат изменным боярам (а кому, по мнению Грозного, служат в действительности – из письма неясно). В «смертоносном яде своего умысла» Курбский и его соратники дожились уже и до разорения церквей.

Данная фантасмагорическая картина, рисуемая царем, не находит никакого подтверждения в других источниках. Не обнаруживается ни малейших следов ни подобного казнокрадства, ни разорения церквей, ни жуткого заговора среди бояр и их наймитов – каких-то практикующих психотерапевтов. Это не означает, что при дворе не было никаких противоречий между знатью и Иваном Грозным – другое дело, как мнительный царь с параноидальным мышлением вообразил себе характер этих конфликтов.

Следующее обвинение Грозного в адрес Курбского и его сотоварищей – «война с Литвой вызвана вашей же изменой, недоброжелательством и легкомысленным небрежением». Строго говоря, это не так, хотя здесь можно хотя бы догадываться, какие именно проступки знати могли вызвать такие оценки. Великое княжество Литовское и Королевство Польское вынашивали давно планы захвата Ливонии. После 1552 года эти планы стали претворяться в жизнь. В конце 1550-х годов истекало очередное перемирие России и Великого княжества Литовского. Король Сигизмунд решил этим воспользоваться и под угрозой отказа от продления перемирия и развязывания тем самым русско-литовской войны добиться от России невмешательства в ливонский вопрос и «свободы рук» в Прибалтике.

3 Марта 1559 года в Москву прибыло посольство от Сигизмунда во главе с Василием Тишкевичем. Оно привезло предложения, разработанные при дворе Сигизмунда в декабре 1558 года. Послам предписывалось начать с обсуждения вопроса о создании польско-литовско-русской антимусульманской коалиции – проекта военно-политического союза против Крымского ханства и Турции. Далее дипломаты должны были заявить, что для создания такого союза надо урегулировать старые территориальные споры между Россией и Литвой, продлить перемирие. И когда русские приступят к обсуждению перемирия – литовские дипломаты должны были нанести удар. Им предписывалось высказать претензии в нападении на Ливонию, на архиепископа Вильгельма Бранденбургского, родственника Сигизмунда.

Таким образом, литовской стороной заранее планировалось высказывание требования к России прекратить войну в Ливонии. Реакцию на подобный демарш нетрудно было предвидеть: русская сторона ответила бы в стиле «не ваше дело». Инструкции Сигизмунда абсолютно недвусмысленны: высказать обвинение в агрессии против Ливонии в конце дебатов, тем самым поставив переговоры под угрозу срыва.

Поэтому те историки, которые вслед за Иваном Грозным винят руководителей русской посольской службы, в частности А. Ф. Адашева, в неудачном ведении переговоров, не учитывают того факта, что посольство Тишкевича ехало не продлять перемирие, не договариваться, а – обострять отношения. Чего Адашев не мог предвидеть и тем более – дезавуировать. Все показывает на то, что московские дипломаты не ожидали вмешательства Сигизмунда в ливонский вопрос.

На переговорах Адашев предложил заключить мир по принципу, кто чем владеет, при этом «для доброго согласия не будем добиваться возврата прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских». Таким образом, Москва в 1559 году была готова в обмен на вечный мир и антитатарский союз закрепить в «вечном» договоре отказ даже от декларации своих прав на русские земли, входившие в состав Великого княжества Литовского. Это – принципиальное изменение позиции. Ведь за десять лет до этого как раз Москва и слышать не хотела о мире, который связал бы ей руки в будущем «поиске своих вотчин». Теперь же Россия была готова отдать Киев и другие земли в обмен на мир с Литвой и невмешательство Сигизмунда в ливонский вопрос.

Однако литовцы наотрез отказались мириться без решения территориальной проблемы. В обоснование своей позиции они даже привели притчу из Златоструя: «У некоего человека в подворье была змея, да съела у него дети и жену, да еще захотела с тем человеком вместе жить. И тот нынешней мир тому же подобен: съевши жену и детей, съесть и его самого». Адашев в сердцах обозвал речи литовцев «гнилыми семенами», которые и «во сне не пригрезятся». Но позиция Тишкевича была твердой: мир возможен, только если Россия вернет Смоленск, Северские земли, Стародуб, Новый Городок, Путивль, Почап, Брянск, Рыльск, Чернигов, Вязьму, Дорогобуж, Рославль, Мглин, Дронов и Попову Гору. Эти захваты послы назвали «грехами предков» Грозного, и, пока он их с души не сведет, мира не будет.

10 Марта 1559 года Тишкевич заявил, что Сигизмунд требует прекратить войну в Ливонии и остановить нападение на его родственника, рижского архиепископа Вильгельма. Потрясенный Иван Васильевич оказался перед перспективой войны на два фронта. Все, что он смог сделать, – это отправить послов домой, в отместку приказав не давать им меда и заявив, что Россия старое перемирие додержит, а там «как Бог даст». Адашев был отстранен от переговоров, и ответ послам давал И. М. Висковатый.

23 Января 1560 года пред очами Ивана Грозного предстал посол Мартын Володкевич с ультимативным заявлением: немедленно прекратить войну в Ливонии, ибо Ливония принадлежит Великому княжеству Литовскому. Посол попросил встречи с Адашевым и Висковатым. Иван велел им встретиться в дьячьей избе Висковатого. Володкевич сообщил, что в Литве победила партия сторонников войны и что надежды на мир призрачны. Адашев и Висковатый, выполняя поручение царя, пытались доказать правомочность нападения России на Ливонию. 30 января они передали содержание бесед Грозному, после чего тот отправил посла восвояси без грамоты и без обеда.

В июле 1560 года первые отряды воинов великого княжества перешли литовско-ливонскую границу. Литовских войск было мало – от 800 до 2 500 человек. Но серьезные столкновения с русской армией случились только через год – в августе 1561 года город Тарваст в Ливонии после пятинедельной осады был взят литовцами, русский гарнизон пленен. Литовцы еще разоряли керепетские и юрьевские «места», входившие в русскую зону оккупации, и Новогородский уезд. С этого события берет начало новая русско-литовская война 1561 – 1570 годов, которую, впрочем, Россия выиграет.

1 Ноября 1561 года русских воевод – Т. М. Кропоткина, Н. Путятина и Г. Е. Трусова-Большого – с позором отпустили из взятого Тарваста. Неизвестно, что для них оказалось хуже: литовский плен или московская свобода. Иван Грозный расценил сдачу Тарваста как предательство: «И как торваские воеводы пришли из Литвы к Москве, и царь и великий князь положил на них опалу свою для того, что они литовским людям город сдали, и разослал их государь по городам в тюрьмы, а поместья их и вотчины велел государь взять и раздать в раздачу».

Таким образом, для данного обвинения царя – в том, что война с Литвой началась из-за ошибок и нерадения русских воевод, – с точки зрения царя, основания были. События, которые он имел в виду, реконструируются достаточно определенно. Другое дело, что истинная подоплека данных событии показывает предвзятость и несправедливость царского гнева.

Следующая претензия царя связана с вовлечением государя в какие-то неправильные церковные обряды: «Если же ты вспоминаешь о том, что в церковном предстоянии что-то не так было и что игры бывали, то ведь это тоже было из-за ваших коварных замыслов, ибо вы отторгли меня от спокойной духовной жизни и по-фарисейски взвалили на меня едва переносимое бремя, а сами и пальцем не шевельнули; и поэтому было церковное предстояние нетвердо, частью из-за забот царского правления, вами подорванного, а иногда – чтобы избежать ваших коварных замыслов».

Примечательно, что Курбский ни в каких «играх» царя не упрекал. Он говорит о «бесовских пирах», о пролитии крови на церковных порогах, о глумлении над монахами («ангельским образом»), «Афродитском грехе» и «Кроновых жертвах». Все это слишком серьезно и никак не подходит под определение «игры». Тем более, как явствует из слов царя, эти таинственные ритуалы (забавы) как-то связаны с церковными обрядами, причем они разыгрывались перед народом: «Что до игр, то, лишь снисходя к человеческим слабостям, ибо вы много народа увлекли своими коварными замыслами, устраивал я их для того, чтобы он (народ. – А. Ф.) нас, своих государей, признал, а не вас, изменников... подобно тому, как Бог разрешил евреям приносить жертвы, – лишь бы Богу приносили, а не бесам». Что ж это за публичные «игры», с помощью которых царь переманивал народные массы из-под влияния изменников – Курбского с боярами, срывая их коварные замыслы, но при этом был вынужден нарушать какие-то церковные обычаи? Что здесь имел в виду Иван Грозный и, главное, в каких словах Курбского он усмотрел намек на эти «игры» – понять невозможно.

Грозный заявил, что «сильных во Израили мы не убивали, и не знаю я, кто это сильнейший во Израили». Царь абсолютно категоричен: «не предавали мы своих воевод различным смертям, а с Божьей помощью имеем мы у себя много воевод и помимо Вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить».

Царь тут, несомненно, лукавит. Кто именно подвергся репрессиям в предопричные годы и, следовательно, может быть сближен с «сильными во Израили»? В 1560 году пострадали боярин И. С. Воронцов (по частному доносу Ф. И. Сукина), окольничий А. Ф. Адашев (сослан на фронт), дьяк И. Г. Выродков, а также, возможно, постельничий И. В. Вешняков и священник Сильвестр (правда, по другим данным, он спокойно удалился в монастырь, об этом далее пишет и Грозный: «Поп Сильвестр ушел по своей воле»).

В 1561 году репрессиям подверглись боярин В. М. Глинский, а также тарвастские воеводы Т. М. Кропоткин, Н. Путятин и Г. Е. Трусов-Большой. В 1562 году был насильственно пострижен в монахи боярин Д. И. Курлятев (по обвинению в попытке отъезда в Литву). В аналогичном преступлении были обвинены боярин И. Д. Вельский и его спутники Б. Ф. Губин-Моклоков, И. Я. Измайлов, Н. В. Елсуфьев. В заточении оказались князья А. И. и М. И. Воротынские, у них были конфискованы земли. Пострадали также князь И. Ф. Гвоздев-Ростовский и, вероятно, – боярин В. В. Морозов.

1563 Год был ознаменован двумя крупными процессами: «старицким» и «стародубским» «изменными делами». По доносу дьяка Савлука Иванова у князя Владимира Андреевича Старицкого был конфискован двор, его мать – Ефросинья Старицкая – отправлена в ссылку. По этому же делу казнили князя И. Шаховского-Ярославского. По «стародубскому» следствию пострадали В. С. Фуников-Белозерский, И. Ф. Шишкин, Д. Ф. и Т. Д. Адашевы, П. И. Туров, Федор, Андрей и Алексей Сатины (родственники А. Д. Адашева).

В 1564 году гонениям подверглись бояре И. В. Шереметев-Большой, М. П. Репнин и Ю. И. Кашин (последние двое, видимо, убиты по приказу царя), князья Д. Ф. Овчина-Оболенский, Н. Ф. и А. Ф. Черные-Оболенские, П. И. Горенский-Оболенский.

Таков перечень опальных Ивана IV в предопричные годы. Царь лгал, когда говорил, что «не предавал своих воевод различным смертям». Другое дело, что Грозный считал жертв репрессий не «своими воеводами», а предателями, которым воздалось по заслугам: «А мук, гонений и различных казней мы не для кого не придумывали; если же ты вспоминаешь об изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят».

Курбский пытался изобразить отношения между государем и подданными как конфликт тирана с антихристианскими наклонностями и «новых мучеников», причем мучеников прежде всего за веру или, по крайней мере, за чистоту заповедей и христианской морали. Для Ивана это было опасное обвинение, он представал в крайне невыгодном свете. Поэтому Грозный резко отмел религиозную подоплеку конфликта: «Мучеников за веру у нас нет». Царь посмеялся над словами Курбского, что он «оболгал православных»: «Если уж я оболгал, от кого же тогда ждать истины? Что же, по твоему злобесному мнению, чтобы изменники не сделали, их и обличить нельзя? А облыгать мне их для чего? Что мне желать от своих подданных? Власти, или их худого рубища, или хлебом их насытиться? Не смеха ли достойна твоя выдумка?.. Кто же, имея разум, будет без причины казнить своих подданных?».

Грозный, верный своему принципу – возводить на Курбского те же самые обвинения, о которых князь писал в своем Первом послании, – помещает пространный рассказ о злодейских изменах, убийствах воевод и бояр, расхищении государственной казны, разорении страны и разрушении православия. Все это происходило в России с малолетства Ивана Грозного до начала 1560-х годов, когда царь наконец-то нашел в себе силы расправиться с внутренними врагами. И во всем виноваты князья, бояре, соратники и родственники Курбского, Адашева и другие личности, «подобные бешеным собакам».

Несмотря на заверения в заботе и теплых чувствах по отношению к подданным, царь Иван о них в принципе крайне невысокого мнения: «Было мне в это время восемь лет, и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом... сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили. Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили».

Не выдержав засилья зла, царившего в России несколько лет, пишет Иван Грозный, «пребывая в такой скорби и не будучи в состоянии снести эту тягость, превышающую силы человеческие, мы, расследовав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, нестрого наказали их за все это: на смертную казнь не осудили, а разослали по разным местам». Все эти измены, по мнению царя, свершались «ради блеска золота». Поэтому Грозный сравнивает поступки Курбского и других с «иудиным окаянством». Они предали царя, как Иуда предал Христа.

В отношении самого Курбского позиция царя была поистине иезуитской. Буквально в начале своего послания царь заявил: «Не полагай, что это справедливо – разъярившись на человека, выступить против Бога... Или мнишь, окаянный, что убережешься? Нет уж! Если тебе придется вместе с ними (литовцами. – А. Ф.) воевать, тогда придется тебе и церкви разорять, и иконы попирать, и христиан убивать; если где и руками не дерзнешь, то там много зла принесешь и смертоносным ядом своего умысла. Представь же себе, как во время военного нашествия конские копыта попирают и давят нежные тела младенцев!».

Таким образом, царь перевел личный конфликт с Курбским в плоскость фундаментальной проблемы человеческого бытия – проблемы спасения души. И здесь Грозный открыто издевался над князем: «Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а дар благой? В конце концов все равно умрешь... почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни?».

Трусости и лицемерию князя Грозный противопоставил поведение его холопа Василия Шибанова, доставившего к царю послание Курбского: «Как же ты не стыдишься раба своего Васьки Шибанова? Он ведь сохранил свое благочестие, перед царем и перед всем народом стоя, у порога смерти, не отрекся от крестного целования тебе, прославляя тебя всячески и вызываясь за тебя умереть».

Главный вывод Ивана Грозного: «Русские же самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не бояре и вельможи!» На основе этого заявления, сделанного за полгода до знаменитого отъезда в Александровскую слободу, историки называют Первое послание Грозного «программным документом опричнины». Благодаря полемике с Курбским царь сам для себя сформулировал обвинения в адрес «внутренних врагов». Можно было приступать к «наведению порядка» и искоренению «измены».